Сапарин Виктор
Нить Ариадны
В. САПАРИН
Нить Ариадны
ДА это было то самое место. Три скалы, как пальцы, упирающиеся в небо, торчали на вершине сопки, одетой лесом. Вот и падь, на дне которой насыпаны гигантские камни. Нужно перебраться на другой берег этой каменной реки.
Я становлюсь на первую глыбу, формой и размером похожую на рояль, и она вдруг начинает медленно поворачиваться вокруг невидимой оси. Это вес моего тела вместе с объемистым рюкзаком вывел из неустойчивого равновесия каменное чудовище. Я спешу пробежать по его шершавой спине и прыгаю на следующий камень. Он пробуждается от оцепенения и валится набок. Хорошо, что эти глыбы так массивны и так тяжело поворачиваются; я успеваю соскочить на следующую. Я бегу, делая танцующие движения, и ощущаю, как пробужденное каменное стадо медленно шевелится под моими ногами, когда я соскакиваю с какой-нибудь глыбы, она возвращается в прежнее положение и, стукнувшись о предыдущую, издает звук, похожий на хрюканье.
Откуда взялись эти камни? Откололись от скал, что наподобие башен высятся там, наверху? Подножье их действительно усеяно глыбами разных размеров... Или это нагромождение камней - другого происхождения? Кто знает... Места эти по-настоящему еще не обследованы.
Но вот я на другом 'берегу', на твердой, не качающейся земле. Какая хорошая штука твердая земля! Едва успеваю я это подумать, как чувствую толчок под ногами и легкое дрожание, точно там, в глубине, пробежал поезд метро.
Не так уж прочно стоит на месте здесь и твердая почва. Впрочем, это легкое землетрясение, совсем на миг. Такие вещи случаются тут время от времени, и никто не обращает на них особенного внимания, кроме сейсмологов, которые построили километрах в семидесяти отсюда специальную станцию.
Не эти ли толчки способствуют разрушению скал-башен и подсыпают глыбы в каменный поток? Или это делают силы более могучие, хотя действующие гораздо медленнее, - солнце, ветер и вода?
Я не задумываюсь сейчас глубоко над этими вопросами. Мне нужно спешить к поляне, на которой растет голубая лилия; поляну я должен узнать по тому, что она лежит прямо на юг от среднего выступа каменного трезубца, воткнутого в небо.
Собственно, мне нужна не голубая лилия, я ищу железную березу, я не ботаник, а лесовод. Но на этой поляне мы уговорились встретиться с ботаником и еще одним ученым. Про него мне известно только, что этот человек всю жизнь занимается изучением насекомых. Втроем мы должны образовать небольшую комплексную экспедицию.
Я не первый раз брожу по Уссурийской тайге и горжусь своим уменьем ориентироваться в бесконечных падях и сопках, таких разных и в то же время похожих одна на другую. Поэтому я и иду к месту встречи один, сам-перст. Отсюда мы пойдем уже вместе - в район, совсем не исследованный.
Вот и поляна. По крайней мере, так получается по моим расчетам и кроку, который я, вынув из кармана, держу перед глазами. Полянка вместе со склоном сопки наклонена к югу. Центр ее прямо против макушки скалы. Все правильно. Я сбрасываю тяжелый рюкзак и начинаю разводить костер.
Проходит час. Чайник давно закипел, а я все жду. Наконец, из лесу доносятся голоса. Вслед за тем из чащи выходит высокий человек в клетчатой ковбойке, грубых брюках, заправленных в сапоги; на голове у него кепка а за плечами рюкзак, не меньший по объему, чем мой. На темном и чуть скуластом лице его сверкают живые с легким разрезом глаза. Это ботаник Данила Иванович Черных, уроженец Восточного Забайкалья, потомственный сибиряк, я с ним уже встречался, и не один раз.
Едва поздоровавшись со мной, он складывает на траву свой раздувшийся рюкзак и, даже не вытерев пота со лба бросается к какому-то низкому растению с голубовато-пунцовым цветком. Присев на корточки, он внимательно оглядывает его и, вытащив охотничий нож, начинает методически окапывать. Глядя на его возбужденное лицо можно подумать, что это золотоискатель, напавший на богатую жилу. Руки его, правда, не дрожат, но это только потому, что он сдерживает себя.
Невольно заинтересованный азартом, в который пришел спокойный всегда ботаник, я и не заметил, как на поляне появился еще один человек.
Представьте себе где-нибудь на даче под Москвой франта в очень легком чесучевом, аккуратно разутюженном костюме, с чем-то вроде сандалий на ногах, в золотых очках и с выражением полной невозмутимости на лице. Ну, прямо, вышел человек прогуляться перед чаем, подышать чистым воздухом! Фигура - из тех, про которые говорят что это не телосложение, а теловычитание, то есть очень щуплая. Под стать фигурке и путевое снаряжение: какой-то детский рюкзак, в который, по моему мнению ничего не положишь, сумка-коробка на ремне и вместо ружья сачок на бамбуковой палке. Недалеко уйдешь в таком виде по тайге!
Правило о том, что нельзя судить о людях по одежке, я считаю в таежных условиях неприменимым. Я, например с одного взгляда скажу про вас, в первый ли раз бродите вы в лесных дебрях, бывали ли вообще в походах, или доставлены на самолете прямо из своего кабинета на каком-нибудь ...надцатом этаже.
Вот к этой последней категории людей я и отнес энтомолога, ибо это, несомненно, был он. Должен оговориться тут же, что я сам непрочь при случае принарядиться - в городе, разумеется; например, когда идешь в театр. Но спрашивается, к чему ухищрения моды в лесу, где все равно никто не увидит складок на брюках, кроме, может быть, медведей, но и те вряд ли сумеют оценить их по достоинству?
Особенно меня возмутили именно эти франтовские складки на брюках энтомолога. Одно из удовольствии бродячей жизни я вижу в том, что, находившись за день, ты валишься на землю, нисколько не заботясь о костюме. Брюки надо беречь только от костра, а в остальном, чем больше свалялись они и потеряли свои облик, тем, если хотите, даже больше шика. И от рубашки требуется, чтобы она была добротная, прочная и как можно дольше обходилась без стирки.
По моему представлению, истинный исследователь в полевой обстановке должен иметь боевой вид. В этом тоже заключается известная доля романтики экспедиционной работы. И мой внешний вид вполне соответствовал этой точке зрения: я был в тяжелых сапогах, не пропускающих воду, - ручьи и мелкие речки я свободно переходил в них вброд; в брюках, которые видали виды и по цвету сравнялись с землей, так что мне не приходилось затруднять себя выбором места, если я хотел сесть куда-нибудь; в рубашке из материала, что зовется 'долой прачек' или бумажным коверкотом, и в кепке, которая при случае служила и сумкой, и ковшом для воды, и даже грелкой для чайника. В общем, вид у меня был настоящего бродяги.
Пока я размышлял на эту тему, 'дачник' или 'франт', он же энтомолог, подошел ко мне и вежливо представился:
- Босняцкий, Анатолий Сергеевич.
- Харитонов, - ответил я, не двигаясь с места, - Петр Дементьевич. Присаживайтесь.
Я сделал широкий жест, охватывающий всю поляну.
Анатолий Сергеевич сел около меня свободно и непринужденно, хотя я не преминул отметить, что движения у него были немного комнатные, словно он усаживался не на обыкновенную траву, а примащивался на ковре.
Подошел Черных. Он держал в одной руке нож, а в другой - выкопанное прямо с луковицей растение с тремя или четырьмя цветками трудноуловимой окраски: они отливали голубизной и в то же время розоватым тоном.
- Великолепный экземпляр, - сказал он, - встречается только на Дальнем Востоке, да и то не всюду. Голубая лилия, она же лилия Комарова. Ну что ж, надо ставить палатку!
Я посмотрел на рюкзак Данилы Петровича, ища притороченную к нему палатку. Мы договорились, что мои спутники захватят эту часть походного снаряжения. Но никакой палатки я не обнаружил.
- Где она? - спросил я.
- Анатолий Сергеевич должен был захватить, - ответил Черных, лукаво щуря свои темные узкие глаза.
Я перевел взгляд на спутника Данилы Ивановича. Где посеял этот городской человек вещь, столь необходимую в тайге? Скорее всего просто не подумал о ней, - ведь в городе он обходился зонтиком!
Босняцкий сделал лицо человека, совершившего мелкую оплошность.
- Ах, да, да... - воскликнул он. - Совершенно верно. Я совсем забыл. Ведь это моя обязанность!
С этими словами он повернулся к своему детскому рюкзаку, отстегнул один из наружных клапанов и вытащил из кармашка что-то вроде носового платка. Впрочем, по размеру это скорее напоминало свернутое полотенце.
Он положил эту штучку на траву и стал разворачивать. Сначала он раскинул ее так, что получилось действительно как бы полотенце. Затем он разогнул 'полотенце' по шву - оно увеличилось вдвое. Он разогнул снова - образовалась уже маленькая простыня. Видали вы фокусы в цирке? Человек во фраке извлекает из носового платка, предварительно сложив его в крошечный комочек, кучу всевозможных вещей, по объему во много раз превосходящих платок, и засыпает ими всю арену. Нечто в этом роде происходило перед моими глазами. Босняцкий разворачивал и разворачивал свою простынку, пока она не превратилась в палатку, вполне достаточную для трех человек.
Я потрогал рукой ткань. Это было что-то чрезвычайно тонкое и шелковистое, нежносеребристого или, вернее светлосерого цвета. Босняцкий, стоя на коленях, хлопотал около палатки, разыскивая петли и отверстия для колышков.
- Срубите колья, - скомандовал он.
И мы повиновались. Скоро палатка, туго натянутая, красовалась на поляне. Мы затащили туда вещи.
Я залез внутрь. Там было просторно и светло. Тончайшая ткань пропускала свет, как папиросная бумага.
