еще не вполне умеет отделять реальность от игры и игру от реальности. Жизнь в его представлении неотделима от игры. Она сама по себе для него не что иное, как игра.
'Согласно моей системе мироздания, отличавшейся очаровательной непосредственностью, как и первобытные теогонии, земля вокруг моего дома образовала обширный круг. Ежедневно, когда я шел на прогулку и возвращался обратно, мне встречались различные люди, и все они, как мне казалось, играли в какую-то очень сложную и очень занимательную игру: игру в жизнь... Когда из своего окна я наблюдал, как эти крошечные существа движутся по мосту Святых отцов, то принимал их за игрушечных, а не за живых людей и был почти столь же счастлив, как тот сказочный ребенок-великан, который, сидя на горе, играл елями, хижинами, коровами, овцами, пастухами и пастушками.
Короче говоря, вселенная в моем представлении была большим деревянным игрушечным ящиком из Нюрнберга, крышку которого задвигали каждый вечер после того, как заботливо и в полном порядке укладывали спать маленьких человечков...'
Трудно сказать, каким запасом прочности обладала эта уютная, игрушечная вселенная маленького Пьера Нозьера. Может быть, в свой час она бы рухнула так же безболезненно и незаметно, как выпадают молочные зубы, когда приходит пора расти настоящим.
Но жизнь судила иначе.
Крушение было мучительным и страшным. Маленькому Пьеру суждено было стать невольным свидетелем ужасного события, потрясшего до основания все его представления о физическом и нравственном устройстве мира.
Было ясное, солнечное утро. Маленький Пьер, по обыкновению, сидел за столом и играл в свою любимую игру: выстраивал попарно игрушечных животных, направляя их к игрушечному ковчегу, пахнущему смолой и пачкающему руки свежей краской.
'Это безмятежное шествие крошечных первозданных животных внушало мне таинственное и сладостное представление о природе. Меня обуревали нежность и любовь. Я ощущал неизъяснимую радость при мысли, что живу.
Вдруг во дворе послышался глухой звук падения. Звук глубокий, тяжкий, неслыханный, я оледенел от ужаса.
Почему, от какого бессознательного чувства я вдруг содрогнулся? Никогда прежде не доводилось мне слышать подобного звука. Почему я сразу постиг весь его ужас? Я подбежал к окну - и увидел во дворе нечто жуткое! Бесформенную массу, кровавое месиво, напоминавшее, однако, человека. Весь дом наполнили женские вопли, зловещие крики...'
Оказалось, что их сосед, несчастный человек, худое, возбужденное и болезненное лицо которого и раньше пробуждало у маленького Пьера странное, тревожное чувство тоски и страха перед чем-то неведомым, - оказалось, что этот измученный и раздавленный жизнью человек в припадке горячки выбросился из окна.
'С этого дня, - заключает свою историю Франс, - я навсегда утратил веру в то, что жизнь - игра, а мир - нюрнбергский ящик с игрушками. Космогония маленького Пьера Нозьера рухнула в бездну человеческих заблуждений вместе с представлениями древних о карте вселенной и системой Птолемея'.
История крушения игрушечной вселенной маленького Пьера Нозьера не совсем обычна. Можно даже сказать, что катастрофический характер этого крушения - просто-напросто трагическая случайность (хотя, как и всякая случайность, эта катастрофа была лишь формой проявления необходимости).
Но вот что касается истории возникновения этой созданной им картины мироздания, то она типична в высшей степени. Так строит свою маленькую вселенную едва ли не каждый нормальный человек. И едва ли не у каждого первым кирпичом, положенным в основание этого здания, становится первая детская книжка, первая картинка в этой детской книжке, естественно становящаяся самым первым сигналом из того мира, который находится за пределами его видимой вселенной.
Была такая книжка и такая картинка и у маленького Генриха Шлимана. И можно смело сказать, что этой картинке из его первой детской книжки суждено было сыграть в его жизни неизмеримо более важную роль, чем та, которую сыграли гравюры из старой библии в жизни маленького Пьера Нозьера.
Это случилось, когда ему было восемь лет. Так уж издавна повелось в семье пастора Шлимана - впрочем, как и во всех мало-мальски благопристойных немецких семьях, - что на рождество детям дарили подарки. Это был целый ритуал. После сытного праздничного обеда зажигались огни рождественской елки. Все семейство, построившись по рангу и возрасту, чинно шествовало через прихожую...
Детям не терпится скорее наброситься на подарки, разложенные на столе. Но этот вожделенный миг еще не наступил. Сперва поют псалмы и молитвы. Потом сестренка маленького Генриха скороговоркой читает наизусть рождественскую историю. Потом опять поют. О, эти томительные минуты! Генрих изо всех сил старается угадать, какой сюрприз ожидает его в свертке, лежащем на том краю стола, где обычно кладут подарок, предназначенный для него. На прошлое рождество это были новые башмаки. Что же будет сегодня? Может быть, новый костюм? Нет, вряд ли. Костюм - это слишком дорого. Скорее всего, новая рубашка.
Но вот, наконец, долгий ритуал близится к концу. Отец торжественно возглашает:
- Ну, а теперь подходите все к столу!
Генрих подбегает к своему заветному свертку. Нет, это не рубашка! Там, внутри, что-то тяжелое. Что бы это могло быть? Дрожащими от нетерпения руками он рвет оберточную бумагу... Книга! Да какая толстенная!..
Книга называлась 'Всемирная история для детей'. Сочинил ее доктор Георг Людвиг Еррер.
Первым делом Генрих, конечно, впился в картинки. Но прежде ему пришлось выслушать длинное скептическое напутствие отца.
- Ну вот, мальчик, - сказал отец, положив на голову Генриха свою тяжелую руку. - Я дарю тебе эту книгу, чтобы твои мысли не пошли по неверному пути из-за той ерунды, которую тебе постоянно приходится слышать и которую вдобавок тебя заставляют зубрить наизусть. Из этой книги ты узнаешь, что рассказ о всемирном потопе - всего-навсего сказка. А история праотца Ноя - просто-напросто вранье. Вот здесь, гляди-ка, прямо сказано, что старик Ной был самый обыкновенный пропойца, который передал свою страсть к спиртному многим своим потомкам...
Эта речь, довольно-таки кощунственная в устах пастора, произвела на Генриха весьма своеобразное впечатление. Из нее он, во всяком случае, твердо усвоил, что, в отличие от той ерунды, которой его пичкали раньше, все написанное в книге доктора Еррера и, уж само собой, нарисованное на иллюстрирующих его книгу картинках - сущая правда.
Особенно сильное впечатление произвела на него та картинка, на которой было изображено войско, штурмующее горящий город. В клубах дыма виднелись мощные крепостные стены с четырехугольной башней. На переднем плане - воин, несущий на плечах старика и ведущий за руку маленького мальчика.
Картина изображала легендарного Энея, бегущего со своим дряхлым отцом и маленьким сыном из горящей Трои.
О Трое Генриху доводилось слышать и раньше, еще до того, как судьба свела его с этой картинкой из 'Всемирной истории' Еррера.
В старом замке некогда был учителем человек по фамилии Фосс. Этот Фосс был переводчиком Гомера. Он подарил свой перевод пастору фон Шредору, а фрейлейн Олгарда, сестра пастора Шредора, поскольку в свои восемьдесят два года она уже не могла читать, отдала эту книгу пастору Эрнсту Шлиману, отцу Генриха. Так вышло, что строки Гомера, имена гомеровских героев звучали в ушах маленького Генриха Шлимана чуть ли не с младенчества.
Но картинка в книге Еррера - это было совсем другое дело. Картинка окончательно уверила Генриха в том, что история гибели Трои - не выдумка, не сказка, не легенда, а подлинный факт. Мифическая Троя тотчас стала для него несомненной реальностью.
Он даже высказал предположение, что автор 'Всемирной истории для детей' доктор Еррер, вероятно, видел эту самую Трою своими собственными глазами. А иначе как бы он мог так точно ее нарисовать?
Отец, правда, высмеял это предположение.
- Что ты, милый, - сказал он. - От Трои, даже если она и существовала, давным-давно уже не осталось ни камешка. Время разрушило ее до основания. А картинка эта выдумана. Художник просто взял да и
