тени на пожухлых травах лежит иней. От этого травы кажутся жесткими, шершавыми. Воздух чист, прохладен, ядрен. Проведешь рукой - он будто так и льнет к ней. Дышишь не надышишься.
Обошел так одну мохнатую горку, другую. И хоть бы где-нибудь помаячил зайчишка! В одном месте под кустом (обрадовался было) - ага, что-то белеет! Встрепенулся, курки взвел. Иду на цыпочках, голову в плечи втянул. Уже предвкушаю добычу: сейчас подойду, нацелюсь - и бабахну. Зайцы в это время не скажешь что жирные, но мясистые. Подошел на выстрел. Вгляделся, а там, тьфу, клочок газеты!
Под вечер возвращался домой пустой, раздосадованный. Сколько леса исходил, а толк какой? Чтобы не колесить по дороге, проложенной в объезд совхозных полей, решил идти напрямик по зяби. На бугорке, открытом всем ветрам, смотрю то тут, то там лежат камни: не то известняк, не то белый мрамор. У нас на Урале это обычное явление. Ружье у меня на плече, а мысли давно уже дома. Изрядно устал, проголодался.
Немножко не дошел до бугорка - некоторые камни, вот тебе на, ожили! Поднялись из борозд - и ходу к ближайшему леску, словно челноки ныряют на черных волнах.
Вот так косые! Ловко они обманули меня. Не успел даже ружье вскинуть.
Через несколько дней наконец-то небо нахмурилось и выпал снег. Пушистый, мягкий. И будто теплый. Снова собрался в лес. Иду неслышно, точно по ковру. Теперь-то, соображаю, зайчишки от меня никуда не денутся. Напасть бы только на след. А там найду, выслежу добычу. Опять же шагаю в горки, в ельники. Деревца-подростки стоят в темных синеватых шубках до пят, в белых шапках, воротниках и варежках. На еланьках, на немятом снегу все расписано: где мышь проложила двойную строчку, где рябчик наставил крестики, где снегирь краснозобый раскрошил зернышки ягод шиповника.
А вот и заячий след. Ночью беляк жировал в болотце под горой, а на рассвете отправился на лежку. След еще свежий, ясный, на продолговатых оттисках лапок даже заметны углубления от коготков. Заяц не спешил. Легонько трусил, часто садился, оглядывался, прислушивался и прыгал дальше. На горе среди ельников стелющиеся липняки, колодник. Там и лежка.
Оно так и оказалось. Перед тем как залечь, заяц попетлял, нарисовал такой лабиринт из следов, что никак в нем не разберешься. Но меня, зайчатника, с толку не собьешь. Сделал большой круг и нашел, где заяц покинул лабиринт. Он дал такой прыжок в сторону, что даже не устоял на ногах, упал, перевернулся, а оправившись от ушиба, прямым ходом пошел на лежку.
Лежал он в кроне старой ели, поверженной грозой. Забрался под ветки, вырыл ямку и притих. Я неслышно подошел вплотную, почти не дышу, до предела напрягаю зрение. И только начал подымать ружье, он как стриганет из своего укрытия - и сразу за кучу хвороста, за деревья, за колодины.
Эх, елки-метелки! Проворонил косого.
И опять пошел по следу. И что вы думаете, испугался он, удрал куда глаза глядят. Ничуть не бывало. Отбежал немного и сидит, слушает, глядит, где я. Только начну приближаться к нему на выстрел, он снова отбежит подальше и снова навострит глаза и уши. Все время держит меня на виду и не убегает. Ну и хитер!
Шел я за ним так, шел. Километра полтора, наверно, вел он меня, дурачил. Терпение мое лопнуло. Разозлился и трахнул в него картечью. Знаю, что не долетит, а все же пусть чувствует, что я с ним церемониться не стану.
После выстрела косыга исчез. Прошел еще сколько-то по его следу. Гляжу - начал улепетывать от меня во все лопатки, нигде даже не присел.
- Давно бы так! - говорю.
Сажусь на валежину. Думаю, пускай уйдет подальше, успокоится, потом где-нибудь снова заляжет, а на лежке-то его авось пришью зарядом.
Просидел с час. Отдохнул. Полюбовался первым снежком, покрывшим ели и пихты, точно ватой, а голые осинки и липнячок - стеклянными бусами. Поел ягод рябины, прихваченных морозом, ставших кисло- сладкими, и тронулся в путь, за беляком.
Сначала убегал он без оглядки, а затем сбавил галоп и перешел на рысцу. Снова изредка сидел, прислушивался и уже спокойный уходил дальше, огибая гору.
След привел в болотце, где ночью заяц кормился, а затем вывел на мой след, по которому я уже шел к лежке на горе. Выходит, круг замкнулся. Надо думать, что беляк где-то снова залег. И лежит, чуткий, настороженный. Как бы опять не прозевать.
А заяц шел по проторенной тропинке без задержек, миновал наслеженный лабиринт, лежку под сваленной елью, валежину, на которой я сидел и отдыхал. Так что же получается, мне снова идти за ним и делать круг? Докуда же, как собаке, гоняться за косым?
Плюхаюсь на валежину. И только тут замечаю, что сильно вспотел. Снял шапку, а подкладка у нее мокрая, хоть выжимай. Мокро и на плечах под стеганой фуфайкой. Сижу, а от меня идет пар, как от раскрытого котла над огнем.
Ну и косыга, как он меня упарил!
Сижу так-то, поглядываю вокруг. И лес будто не тот, стоит мрачный, почерневший, голые осинки и липки выглядят зябкими, сиротливыми. И небо над головой, над лесом какое-то грязно-серое, низкое. Снег под рябинкой, увешанной гроздьями ягод, кажется розовато-бледным, тусклым. Словом, невесело!
Внизу, откуда я только что пришел к облюбованной валежине, слышу, раздался щелчок, будто кто-то сломал тонкий сук. Ну, понятно, устремил туда взор. Гляжу - и глазам не верю. За дальней, довольно приметной елкой с раздвоенной вершинкой - заяц. Приподнялся на задние лапы, вытянул шею, поводит ушами и смотрит на меня. Неужели это тот самый, за которым я гнался?
Сейчас проверим! Встаю, надеваю холодную мокрую шапку и трогаюсь дальше по следу. Иду, не оглядываюсь. Миновал лесную поляну, зашел за густую елку и за нею притаился. А сам сквозь ветки наблюдаю за противоположной опушкой поляны, через которую прошел, оставив четкие следы.
Стою, смотрю, затаил дыхание. Вскоре показался и заяц. Подошел к опушке. Оглядел елань. Увидел, конечно, на ней мой след. Встал на задние лапы, уши торчком, вертит головой из стороны в сторону. Потом присел. Сидит, словно прирос к месту.
Я стоял, ждал, полагая, что заяц и дальше пойдет за мной. А как выйдет на открытое место, я его угощу свинцовым горохом.
Прошло минут пятнадцать, двадцать. Мое терпение подходит к концу. А заяц скусил под корень торчавшую из снега метличку и не спеша жует ее, постепенно упрятывая в рот, и словно помахивает мне метелочкой. И тут меня взорвало:
- Хватит играть в прятки!
Выстрелил в его сторону, плюнул и пошел домой.
Давно я мечтаю о гончей собаке. Одному-то без нее больно плохо.
КАЧКАНАРСКИЙ ПРОКАЗНИК
Про Качканар теперь какая слава пошла! Народищу съехалось к горе. Ветку железнодорожную подвели. Комбинат строят, громадные корпуса, дома в несколько этажей, как в большом городе. А все из-за руды. Гора-то магнитная. На сотню лет хватит нашим уральским домнам.
Под Качканаром я вырос и состарился. Глухое, гиблое было место. От прииска Косья до горы рукой подать. Стоит в полнеба, как туча, высокая, синяя. Чуть не до полдня загораживает солнце.
Как-то на воскресенье собрались мы на гору. Закоперщик похода, вожак приисковых ребят Ванька Вехтев и говорит мне:
- Эх, Евлашка, живем мы тут, как в яме. Роемся в земле, добываем золото и платину графу Шувалову, а сами света не видим. На Качканаре хоть отдохнем, взберемся под самое солнце. С горы-то весь Урал, как на ладони. А какой простор! А воздух! Крикнешь, а он звенит, будто стеклянный.
Ваньку я понимал и без слов. Работали мы с ним на конях гонщиками. Подвозили на таратайках3 золотоносные пески к вашгердам. Это такие приспособления, на которых пески промывают и улавливают драгоценный металл. Подростками были, а чертомелили по двенадцать часов. За день до того наломаешься в забое, что ничему на свете не рад. А Качканар для нас, ребят, был вроде отдушины, где можно было легко вздохнуть, взглянуть на большой светлый мир, ну и вдоволь наесться малины, брусники. Ягод было полно. В ином месте гора от них красной кажется. И даже зимой в рябинниках, будто флаги развешаны.
Ну, значит, собрались на гору. Человек пять-шесть. Все в лаптях. В сапогах-то опасно было. Можно без подметок остаться. Магниты в горе сильные, большими кусками. Гвозди или скобки, особенно на старой обуви, будто гвоздодером повытаскивают. Честное слово!
