огромный, раздутый зоб. Подошел к нему, а он лежит, разевает пасть и шипит от злости, предупреждая: тронь-ка, дескать, меня, так узнаешь силу моего хищного крючковатого клюва. Голыми руками его и впрямь не возьмешь - страшен. Сходил за варежками, подхватил филиненка и понес в избушку. Думаю, пусть живет со мною. Как-никак, а живое существо. Станет скрашивать мое одиночество. А корма ему сколько угодно: кроты, мыши.
Ну, принес. В углу над нарами сделал насест, к перекладинке прикрепил тоненькую бечевку, а другой конец ее привязал за лапу филину.
- Вот, сиди, Филька! Другом будешь. Житуха тут тебе - разлюли-малина.
Он будто понял меня, притих, присмирел, еще больше съежился и стал похож на огромное светло- коричневое яйцо. А когда освоился на новом месте, начал изредка пощелкивать клювом, открывать и закрывать то один глаз, то другой. Это он, видимо, наблюдал за мной. Кто я такой? Можно ли мне довериться?
Вечером, с наступлением сумерек, Филька забеспокоился. Спохватился, должно быть, что находится в неволе. Начал передвигаться по насесту от одной стенки к другой, потом спрыгнул с перекладинки на нары, запутался в бечевке, упал и захлопал короткими куцыми крыльями. Я хотел ему помочь подняться, так он зашипел на меня по-змеиному и больно-пребольно тяпнул по руке до крови. Тут я вскипел, разозлился, отрезал ножом бечевку возле лапы и выкинул непокорного своего жильца за порог избушки.
- Ступай на все четыре стороны, раз не понимаешь добра!
На другой день вернулся из похода с полной сумкой. Часть кротов по дороге освежевал. Шкурки сдираются легко, точно варежки с руки. Нужно только знать, в каком месте сделать надрезы. А часть зверьков принес к становищу, чтобы разделать на досуге. Дверь избушки была плотно приперта. Открыл ее и вытаращил глаза: в углу на шесте сидел Филька.
- Ты как тут очутился? - вырвалось у меня.
Он только своими 'заслонками' хлопает: то один глаз откроет, то другой. И такой невозмутимый, будто век тут живет: он хозяин, а я пришел с боку припека. Глянул на окошко-отдушину - и все понял. Его, Фильку, выкинули за дверь, так он в окно залез. Снова нажрался кротовых тушек и теперь сидит, блаженствует, переваривает даровую пищу.
С того дня мы с Филькой подружились окончательно. Приворожил я его мясом. Но, оказывается, он знает вкус и в рыбе. Дашь ему порядочного хариуса, он его проглотит и моргнет от удовольствия. Дело дошло до того, что я отправляюсь к речке с удочкой, а Филька шагает за мной, как наша домашняя кошка Муська.
Дружба с Филькой скрасила мое житье в лесной избушке и помогла в закалке мужества. Я уже не чувствовал себя одиноким.
Зимой Филька жил в школьном уголке юннатов. Он уже стал большим, оперившимся филином и по- прежнему презрительно поглядывал на всех то одним, то другим глазом.
Нынешним летом мы с ним снова кротоловничаем. Живем у Черной речки. Теперь это уже не глухое, мрачное урочище. Днями Филька сидит сытый и довольный на крыше избушки. Поглядеть на него чуть ли не со всей округи слетаются сороки, вороны, сойки и всякие пичужки. Глядят, стрекочут, щебечут. То ли завидуют его беспечной жизни, то ли злятся и ненавидят его, принимая за всамделишного отъявленного ночного разбойника.
А мне с Филькой весело. И ничуть теперь не страшно. Он всегда со мной, дремлет или думает о чем-то своем. А у меня на душе словно праздник. Днем хожу по лесу. Каждая былинка улыбается мне, все здесь родное, близкое. А вечерами сижу у порога лесного жилища и любуюсь, как пылает солнце, уходя за Лохматую гору на ночлег. И в окружающей природе наступает покой, тишина, мир до следующего звонкого росистого утра.
ГИБЕЛЬ СОХАТОГО
Познакомились школьники с лосем несколько лет назад. Тогда он был всего лишь смешным беспомощным теленком. Пионеры нашли его в густых зарослях осинника. Первым набрел на лосенка Славик. Тот лежал, свернувшись клубочком, у горелого пня на примятой траве иван-чая. Увидев мальчугана в красном галстуке, теленок растерялся, с трудом встал на тонкие длинные ноги, которые казались очень жидкими и еле держали огромную голову и маленькое, короткое, бесхвостое туловище.
На крик Славика сбежались ребята, окружили лосенка, а он стоял, широко расставив ноги, и дрожал. Лосенок был еще совсем глупый и совершенно не понимал, почему к нему протягивается так много рук, почему его окружают кольцом красных флажков, от которых больно глазам и по всему телу бегают холодные мурашки.
- Почему он здесь, где его мама? - спрашивали ребята друг друга.
Лосей вокруг их деревни - Глухого Бора - давно уже никто не видел. Они исчезали после того, как на колхозных полях загудели тракторы, комбайны, автомобили, а возле самого поселка прошла железная дорога.
Отрядный вожатый высказал предположение, что лосенкова мама пришла сюда из государственного заповедника. Ведь там, в полсотне километров, свободно пасутся не только лоси, но и пятнистые олени. И все согласились с мнением Славика, высокого худощавого паренька.
Но как же быть с лосенком? Он такой крошка, такой хилый! Что с ним станет, если его оставить здесь, в лесу, одного? Днем, конечно, теленку нестрашно - кругом люди. А ночью? В лесу темно, по лесу рыщут волки. А рыси? Эти кровожадные хищники повадились даже на окраину поселка. Совсем недавно большущая рысь забралась через окно на овцеферму и задушила трех ягнят.
Первоклассница Лелька Степанидина, веснушчатая, будто покрытая золотистыми чешуйками девочка, заявила:
- Я возьму этого лосенка к себе. У нас есть телочка, и он с ней станет жить. Я буду ухаживать за ним.
- Ага, как же! - возразил третьеклассник Боба Скороспелкин.
Это был мальчишка-задира. Отец у него председатель колхоза. Он похож на отца: коренастый, лобастый. Только Скороспелкин-отец скромный, тихий а Боба - выскочка. Он подошел к лосенку, обнял его и показал Лельке язык:
- У тебя еще нос не дорос ухаживать за сохатенком. Ты еще не пионерка, тебя еще никто не принимал в отряд, а ты уже нацепила себе галстук. Сохатенок будет мой. Я его отдам на ферму в телятник и прикажу поить парным молоком.
- У нас тоже есть парное молоко от Зорьки, - возразила Лелька.
- Мало ли что у вас есть. Вот когда у тебя сойдут с носа рябинки, тогда и сохатенок будет твой.
Тут в спор вмешался пятиклассник Гриша Светляков, умный, рассудительный сын пастуха, не раз ночевавший в поле, в лесу. Он отстранил Бобу от лосенка:
- Напрасно вы спорите. Этот лосенок будет школьный, станет воспитываться при уголке юных натуралистов.
- Вот правильно! - загудели пионеры.
- Ни в одной школе, даже в Москве, у юннатов нет лосенка.
- А у нас будет!
Кто-то даже высказал мысль, что лося можно приучить, а потом запрягать в телегу, в сани. Кто-то предложил отвезти его потом в зоологический сад в областной город. Там его станут смотреть тысячи людей, и все поблагодарят школьников Глухого Бора за такой ценный подарок. Фантазии - хоть отбавляй!
А дрожащий лосенок стоял среди толпы и большими, испуганными глазами глядел на ребят, ничего не понимая, ничего не соображая.
Наконец выступил Славик Кудреватых. Он отличник учебы, тихий, хрупкий паренек в очках. Везде его ставят в пример. Славик похлопал в ладоши и заговорил не торопясь, как всегда обдумывая и взвешивая каждое слово:
- Этот лосенок совсем не беспризорный. У него есть мать. Она где-нибудь недалеко. Мы шли, шумели. Она и убежала, чтобы не попадаться нам на глаза. А пришла она в наши леса из заповедника перед отелом. Ведь там неспокойно. Мы сами ездили туда на экскурсию. Видели, сколько там бывает людей? И экскурсанты, и ученые, и охранники. Лоси не любят человеческого глаза. Самки лосей уходят на отел подальше от людных мест. Ищут глушь, чащу... Если мы возьмем лосенка, он может погибнуть. Почему? Да потому, что он
