Френни

профессии есть мазилы. Это же элементарно. И давай забудем про этих идиотов-ассистентов хоть на минуту. - Он посмотрел на Фрэнни. - Ты меня слушаешь или нет? - Слушаю. - У вас там, на курсе, два лучших в стране преподавателя, черт возьми. Мэнлиус. Эспозито. Бог мой, да если бы их сюда, к нам. По крайней мере, они-то хоть поэты, и поэты без дураков. - Вовсе нет, - сказала Фрэнни. - Это-то самое ужасное. Я хочу сказать - вовсе они не поэты. Просто люди, которые пишут стишки, а их печатают, но никакие они не поэты. - Она растерянно замолчала и погасила сигарету. Стало заметно, что она все больше и больше бледнеет. Вдруг даже помада на губах стала светлее, словно она промакнула ее бумажной салфеткой. - Давай об этом не будем, - сказала она почти беззвучно, растирая сигарету в пепельнице. - Я совсем не в себе. Испорчу тебе весь праздник. А вдруг под моим стулом люк и я исчезну? Официант подошел быстрым шагом и поставил второй коктейль перед каждым. Лейн сплел пальцы, очень длинные, тонкие - и это было очень заметно, - вокруг ножки бокала. - Ничего ты не испортишь, - сказал он спокойно. - Мне просто интересно узнать, что ты понимаешь под всей этой чертовщиной. Разве нужно непременно быть какой-то богемой или помереть к чертям собачьим, чтобы считаться настоящим поэтом? Тебе кто нужен - какой-нибудь шизик с длинными кудрями? - Нет. Только давай не будем об этом. Прошу тебя. Я так гнусно себя чувствую, и меня просто... - Буду счастлив бросить эту тему, буду просто в восторге. Только ты мне раньше скажи, если не возражаешь, что же это за штука - настоящий поэт? Буду тебе очень благодарен, ей-богу, очень! На лбу у Фрэнни выступила легкая испарина, может быть, оттого, что в комнате было слишком жарко, или она съела что-то не то, или коктейль оказался слишком крепким. Во всяком случае, Лейн как будто ничего не заметил. - Я сама не знаю, что такое настоящий поэт. Пожалуйста, перестань, Лейн. Я серьезно. Мне ужасно не по себе, как-то нехорошо, и я не могу... - Ладно, ладно, успокойся, - сказал Лейн. - Я только хотел... - Одно я только знаю, - сказала Фрэнни. - Если ты поэт, ты создаешь красоту. Понимаешь, поэт должен оставить в нас что-то прекрасное, какой-то след на странице. А те, про кого ты говоришь, ни одной-единственной строчки, никакой красоты в тебе не оставляют. Может быть, те, что чуть получше, как-то проникают, что ли, в твою голову и что-то от них остается, но, все равно, хоть они и проникают, хоть от них что-то и остается, это вовсе не значит, что они пишут настоящие стихи, господи боже мой! Может быть, это просто какие-то очень увлекательные синтаксические фокусы, испражнения какие-то - прости за выражение. И этот Мэнлиус, и Эспозито, все они такие. Лейн повременил и затянулся сигаретой, прежде чем ответить. - А я-то думал, что тебе нравится Мэнлиус. Кстати, с месяц назад, если память мне не изменяет, ты говорила, что он прелесть и что тебе... - Да нет же, он очень приятный. Но мне надоели люди просто приятные. Господи, хоть бы встретить человека, которого можно уважать... Прости, я на минутку. - Фрэнни вдруг встала, взяла сумочку. Она страшно побледнела. Лейн тоже встал, отодвинув стул. - Что с тобой? - спросил он. - Ты плохо себя чувствуешь? Что случилось? Я сейчас вернусь. Она вышла из зала, никого не спрашивая, как будто завтракала тут не раз и отлично все знает. Лейн, оставшись в одиночестве, курил и понемножку отпивал мартини, чтобы осталось до возвращения Фрэнни. Ясно было одно: то чувство удовлетворения, которое он испытывал полчаса назад, оттого что завтракал там, где полагается, с такой девушкой, как надо - во всяком случае, с виду все было как надо, - это чувство теперь испарилось начисто. Он взглянул на шубку стриженого меха, косо висевшую на спинке стула Фрэнни, - на шубку, которая так взволновала его на вокзале чем-то удивительно знакомым, - и в его взгляде мелькнуло что-то, определенно похожее на неприязнь. Почему-то его особенно раздражала измятая шелковая подкладка. Он отвел глаза от шубки и уставился на бокал с коктейлем, хмурясь, словно его несправедливо обидели. Ясно было только одно: вечер начинался довольно странно - чертовщина какая-то... Но тут он случайно поднял глаза и увидал вдали своего однокурсника с девушкой. Лейн сразу выпрямился и старательно переделал выражение лица - с обиженного и недовольного на обыкновенное выражение, с каким человек ждет свою девушку, которая, по обычаю всех девиц, ушла на минуту в туалет, и ему теперь только и осталось, что курить со скучающим видом да еще выглядеть при этом как можно привлекательнее. Дамская комната у Сиклера была почти такая же по величине, как и сам ресторан, и в каком-то отношении почти такая же уютная. Никто ее не обслуживал, и, когда Фрэнни вошла, там больше никого не было. Она постояла на кафельном полу, словно кому-то назначила тут свидание. Бисерные капельки пота выступили у нее на лбу, рот чуть приоткрылся, и она побледнела еще больше, чем там, в ресторане. И вдруг, сорвавшись с места, она забежала в самую дальнюю, самую неприметную кабинку - к счастью, не надо было бросать монетку в автомат, - захлопнула дверь и с трудом повернула ручку. Не замечая, по-видимому, своеобразия окружающей обстановки, она сразу села, вплотную сдвинув колени, как будто ей хотелось сжаться в комок, стать еще меньше. И, подняв руки кверху, она крепко-накрепко прижала подушечки ладоней к глазам, словно пытаясь парализовать зрительный нерв, погрузить все образы в черную пустоту. Хотя ее пальцы дрожали, а может быть, именно от этой дрожи, они казались особенно тонкими и красивыми. На миг она застыла напряженно в этой почти утробной позе - и вдруг разрыдалась. Она плакала целых пять минут. Плакала громко и неудержимо, судорожно всхлипывая, - так ребенок заходится в слезах, когда дыхание никак не может прорваться сквозь зажатое горло. Но вдруг она перестала плакать остановилась сразу, без тех болезненных, режущих, как нож, выдохов и вдохов, какими всегда кончается такой приступ. Казалось, она остановилась оттого, что у нее в мозгу что-то моментально переключилось, и это переключение сразу успокоило все ее существо. С каким-то отсутствующим выражением на залитом слезами лице она подняла с пола свою сумку и, открыв ее, вытащила оттуда книжечку в светло-зеленом матерчатом переплете. Она положила ее на колени, вернее, на одно колено, и уставилась на нее не мигая, словно только тут, именно тут, на ее колене, и должна была лежать маленькая книжка в светло-зеленом матерчатом переплете. Потом она схватила книжку, подняла ее и прижала к себе решительно и быстро. И, спрятав ее в сумку, встала и вышла из кабинки. Вымыв лицо холодной водой, она взяла с полки чистое полотенце, вытерла лицо, подкрасила губы, причесалась и вышла из дамской комнаты. Она была прелестна, когда шла по залу ресторана к своему столику, очень оживленная, как и полагалось, в предвкушении веселого университетского праздника. Улыбаясь на ходу, она подошла к своему месту, и Лейн медленно встал, не выпуская салфетку из рук. - Ты уж прости, пожалуйста, - сказала Фрэнни. - Наверно, решил, что я умерла? - Как это я мог подумать? Умерла... - сказал Лейн. Он отодвинул для нее стул. - Просто не понял, что случилось. Он вернулся на место. - Кстати, времени у нас в обрез. - Он сел. - Ты в порядке? Почему глаза красные? - Он присмотрелся поближе: - Нездоровится, что ли? Фрэнни закурила. - Нет, сейчас все чудесно. Но меня никогда в жизни так не шатало. Ты заказал завтрак? - Тебя ждал, - сказал Лейн, не сводя с нее глаз. - Все-таки что с тобой было? Животик? - Нет. То есть и да и нет. Сама не знаю. - Она взглянула ни меню у себя на тарелке и прочла, не беря листок в руки. - Мне только сэндвич с цыпленком и стакан молока... А себе заказывай что хочешь. Ну, всяких там улиток и осьминожек. Прости, осьминогов. А я совсем не голодна. Лейн посмотрел на нее, потом выпустил себе в тарелку очень тоненькую и весьма выразительную струйку дыма. - Ну и праздничек у нас, просто прелесть! - сказал он. - Сэндвич с цыпленком, матерь божья! - Прости, Лейн, но я совсем не голодна, - с досадой сказала Фрэнни. - Ах, боже мой... Ты закажи себе, что хочешь, непременно, и я с тобой немножко поем. Но не могу же я ради тебя вдруг развить бешеный аппетит. - Ладно, ладно! - И Лейн, вытянув шею, кивнул официанту. Он туг же заказал сэндвич и стакан молока для Фрэнни, а для себя улиток, лягушачьи ножки и салат. Когда официант отошел, Лейн взглянул на часы: - Нам надо попасть в Тенбридж в час пятнадцать, в крайнем - в половине второго. Не позже. Я сказал Уолли, что мы зайдем что-нибудь выпить, а потом все вместе отправимся на стадион в его машине. Согласна? Тебе ведь нравится Уолли? - Понятия не имею, кто он такой. - Фу, черт, да ты его видела раз двадцать. Уолли Кембл, ну? Да ты его сто раз видела... - А-а, вспомнила. Ради бога, не злись ты, если я сразу не могу кого-то вспомнить. Ведь они же и с виду все одинаковые, и одеваются одинаково, и разговаривают, и делают все одинаково. Фрэнни оборвала себя: собственный голос показался ей придирчивым и ехидным, и на нее накатила такая ненависть к себе, что ее опять буквально вогнало в пот. Но помимо воли ее голос продолжал: - Я вовсе не говорю, что он противный и вообще... Но четыре года подряд, куда ни пойдешь, везде эти уолли кемблы. И я заранее знаю - сейчас они начнут меня очаровывать, заранее знаю - сейчас начнут рассказывать самые подлые сплетни про мою соседку по общежитию. Знаю, когда спросят, что я делала летом, когда возьмут стул, сядут на него верхом, лицом к спинке, и начнут хвастать этаким ужасно, ужасно равнодушным голосом или называть знаменитостей - тоже так спокойно, так небрежно. У них неписаный закон: если принадлежишь к определенному кругу по богатству или рождению, - значит, можешь сколько угодно хвастать знакомством со знаменитостями, лишь бы ты при этом непременно говорил про них какие-нибудь гадости - что он сволочь, или эротоман, или всегда под наркотиками, словом, что-нибудь мерзкое. Она опять замолчала. Повертев в руках пепельницу и стараясь не смотреть в лицо Лейну, она вдруг сказала: - Прости меня. Уолли Кембл тут ни при чем. Я напала