мгновение Пол раздумывал, стоит ли возвращаться, вопросительно посмотрел на Штирлица, тот развел руками, не любил возвращаться, отчего-то самые неприятные новости сообщают, когда выходишь из дома, какая-то непознанная закономерность, ушел бы - и бог с ним, отдалил бы на какое-то время тягостную необходимость размышления о том, как надо поступать и что можно сделать.
- Все-таки подойду, - сказал Роумэн, и Штирлиц понял, что они сейчас думали совершенно одинаково...
Звонили из посольства; посланник Гэйт просил срочно приехать, это очень важно, Пол, я жду вас.
То, что Роумэна пригласил карьерный дипломат Гэйт, не было случайностью, но являло собою одно из звеньев в том плане, который был продуман Робертом Макайром, с подачи директора ФБР Гувера и Маккарти.
Вообще-то Гэйт сторонился людей из с л у ж б, не верил им и чуточку опасался. Каждый человек рождается четыре раза - помимо самого факта рождения. Однако же, если день своего появления на свет каждый празднует, оттого что знает его, то другие дни рождения, которые порою определяют веху качественно новой жизни человека, не празднует никто, ибо даже не записывает на календаре ту минуту, когда встречает женщину, которая затем становится его женою; появление первого ребенка отмечают как факт рождения на свет божий нового человека, не отдавая себе порою отчета в том, что именно этот день и определил совершенно новые качества человека, ставшего отцом; не отмечают и тот день, когда был сделан выбор профессии, а ведь именно это придает личности н а п р а в л е н н о с т ь, а что, как не направленность такого рода, проявляющая себя во времени и пространстве, определяет то, что оставит после себя та или иная индивидуальность? Редко кто помнит и тот день, когда человек был поставлен перед выбором между бескомпромиссным следованием правде и тем постоянным лавированием среди рифов жизни, которое, увы, столь распространено в том мире, где слово <приспособленчество> сделалось совершенно необходимым, но разве дошли бы до нас труды Галилея и полотна Веласкеса, не научись они горестной науке приспособления к обстоятельствам, ил окружавшим?! Но, с другой стороны, трудно представить, как бы пошло развитие цивилизации, не отвергни практику приспособления Джордано Бруно или Ян Гус, предпочтя ее мученической смерти. Другое дело: отчего истории было угодно, чтобы Галилеи, отрекшись, п р и с п о с о б и л с я, сохранил свои идеи для человечества, а Бруно погиб, оставшись верен себе?
...Уже будучи чиновником консульского отдела, Гэйт женился на дочери посла, что еще больше укрепило его позиции в мире дипломатии, наложив, однако, дополнительные обязательства: он стал еще более замкнут и весьма осмотрителен в выборе знакомств - только свой клуб, лишь те, кто, так же как и он, д о п у щ е н; всякий мезальянс случайного, пусть и веселого приятельства, чреват неудобствами в карьере.
Рождение близнецов накрепко привязало его к семье, он души не чаял в своих мальчиках, и не мог понять тех своих коллег, которые норовили вырваться из дома в загородный ресторан и провести там ночь в шальном застолье. Счастливый семьянин живет иными представлениями о веселье и даже говорит на другом языке - в сравнении с большинством тех, кто обделен радостями домашнего очага, а сколько таких на земле!
Но он не мог забыть - и это была единственная червоточина, которая постоянно доставляла ему душевную боль, - того дня, когда пришлось беседовать с министром иностранных дел маленькой африканской страны, и тот убеждал его, что премьер куплен нацистами, вот-вот произойдет путч, вырежут всех тех, кто готов на борьбу против тирании; если вы поедете во дворец и скажете, что планы заговорщиков известны вам - продолжал министр, - это повлияет на тирана; единственно, с чем он считается так это с твердостью позиции; рейх далеко, а ваши войска рядом; поступите так, как я прошу, это спасет мой народ! Я не говорю о себе, меня и мою семью убьют сегодня же, потому что тиран знает, что я поехал к вам, не испросив на то санкции; я - фикция, мальчик на побегушках, но за возможный альянс с Гитлером судить будут меня, потому что договор будет подписан моим именем, даже если меня не будет уже в живых; каково будет моим родным, если кто-нибудь из них спасется; сделайте же хоть что-нибудь!
Гэйт слушал министра и с тоскливым ужасом думал о том, что он ничего не сможет сделать, во-первых, потому, что он не посол, а всего лишь советник; посол в Касабланке и неизвестно, когда вернется; во- вторых, оттого, что здесь еще нет шифросвязи, посольство только-только приехало в эту варварскую глухомань, а запрашивать инструкции по телефону - даже если удастся получить Вашингтон в течении ближайших пяти-шести часов - открытым текстом, упоминая фамилии, называя даты, - совершеннейший абсурд, посчитают психически больным; и, наконец, в-третьих, представитель ОСС в посольстве был настолько ему неприятен, так сепарировал свою работу от того, что делали три других дипломата, аккредитованные здесь, так мерцающе играл глазами, давая понять, что ему известно то, что не дано знать мышам из д е п а р т а м е н т а, что о совместной акции не могло быть и речи; всякий совет с ним означал подставу; выстрелит в бок, под лопатку, при первом же удобном случае, обвинив в некомпетентности или, того хуже, в трусости; да и вообще ему легче, он может только советовать, а решение так или иначе пришлось бы принимать ему, Гэйту, с него и спрос.
Слушая министра, он тогда поймал себя на страшной мысли: если его убьют, никто и никогда не узнает об этом разговоре; пусть события развиваются так, как им суждено развиваться; я в безвыходном положении, и это именно тот случай, когда надо думать только о собственном престиже; лишь в этом случае я смогу достойно представлять страну.
Ночью случилось то, о чем предупреждал министр: его самого застрелили, семью вырезали; провозгласили союз с рейхом; но на исходе следующего дня с р а б о т а л механизм ОСС - тиран погиб в <автомобильной катастрофе>, а к власти пришел тот полковник, с которым резидент ездил на рыбалку и стрелял антилоп на равнинах.
Это был тот самый ч е т в е р т ы й день рождения, который и определил до конца субстанцию Джозефа Гэйта...
И если он теперь не мог уже точно сказать, какого числа произошел тот страшный разговор, то в анналах ОСС ему могли бы напомнить не только день, но час и минуту, - разведка ничего не забывает, иначе бы она перестала быть разведкой.
Именно поэтому на него-то и пал выбор ФБР и Макайра; пусть он, Гэйт, ознакомит Роумэна с той телеграммой, которая была составлена таким образом, чтобы впоследствии ее можно было приобщить к д е л у, если таковое состоится.
- Думаю, что я управлюсь довольно быстро, доктор, - сказал Роумэн, вылезая из машины. - Подождите меня у <Дона Пио>, ладно?
- Хорошо, - ответил Штирлиц.
- Деньги у вас есть?
Штирлиц усмехнулся:
- Хотите попросить в долг? Сколько надо?
- Заказывайте себе, что хотите, я оплачу.
- Тогда я закажу сотню порций каспийской икры, - пообещал Штирлиц. Семь долларов за штуку.
- Не надо. Лучше я отдам вам деньгами, они вам, судя по всему, пригодятся в недалеком будущем, - сказал Роумэн и вошел в посольство.
...Гэйт посмотрел на него обеспокоенно, спросил, все ли в порядке, не требуется ли какая помощь, и не замечал ли Пол чего-либо тревожного.
- А что случилось, Джозеф? - весело удивился Роумэн. - Мой сейф вскрыли лазутчики? Или Гесс назвал мое имя в качестве свидетеля его защиты?
- Пока нет, - ответил Гэйт, протягивая ему папку с совершенно секретной телеграммой. - Почитайте. Вы поймете, отчего я так обеспокоен.
Роумэн достал из кармана брюк мятую пачку <Лаки страйк>, закурил, не спросив разрешения, хотя знал, что Гэйт не выносил табачного дыма, и углубился в чтение. Он просмотрел текст цепко, по лицу его трудно было понять, что он чувствовал, оно сейчас замерло, только губы жили, но Гэйт так и не мог ответить на вопрос: презрительно усмехается Пол или же всерьез ярится.
Роумэн и сам не понимал, что он почувствовал, прочитав текст первый раз...
<Сегодня, в 10.45 по Гринвичу, - говорилось в телеграмме, представитель <организации> м-р Ваксенмайр посетил в Мюнхене майора Уитлоу в его служебном помещении и ознакомил последнего с информацией, представляющей оперативный интерес. Суть ее сводится к тому, что некий Морсен, в течении длительного времени выдававший себя за участника антинацистского движения, обманным путем пробрался
