- Ах, не стоит благодарности, о чем вы...
- Что-нибудь еще?
- Нет, нет, это все, что я вам хотел сказать. Пойдемте откроем счет, и я откланяюсь...
- Но у меня нет свободных денег...
- Они есть у меня. Они не свободны, впрочем, - Барбье вздохнул, поскольку принадлежат вам. Кстати, вы вправе подать в суд на этого самого Бользена-Штирлица, пусть в Нюрнберге подумают, как им быть с рядовыми головорезами. Потребуйте, чтобы вам положили пенсию за ущерб, нанесенный СС. Это ведь СС лишило вас кормильца...
- Думаете, такой иск станут рассматривать?
- Смотря как написать, фрау Рубенау. У вас есть хороший адвокат?
- Консультация у хорошего адвоката стоит сто франков. У меня нет таких денег.
- Этот хороший адвокат, - Барбье тронул себя пальцем в грудь, - не берет со своих. Мы вернемся, и я составлю иск...
Они спустились вниз; Барбье чувствовал напряженность, которую испытывала женщина; это хорошо, подумал он, это именно та натура, которую побеждают поэтапностью, она скажет мне все, что я должен от нее получить.
В банке он открыл на ее имя счет, положив пятьдесят франков, потом пригласил ее в магазин и купил детям шоколада, фруктов и жевательных резинок; вовремя себя остановил, потому что сначала был намерен взять чего подешевле - колбасы, масла и сыра; ты же швед, остановил он себя, только немцы сейчас испытывают голод, эта баба сразу же все поймет, она из породы умных, хоть и доверчива; впрочем, недоверчивость - удел бездарных людей, не пойми я этого в Лионе, моя работа не была бы столь результативной.
- Что вы знаете об этом мерзавце? - спросил он, поговорив предварительно о растущей дороговизне и о необходимости отправлять детей на отдых в горы, это же совсем рядом, крестьянское молоко совершенно необходимо, закладываются основы на всю жизнь...
- Ничего, - ответила женщина. - У меня есть его фото и отпечатки пальцев. Подлинники я отдала в полицию, копию храню у себя. Это все, что у меня есть.
- Уже немало. Вы себе не представляете, насколько это важно для криминалистов. Как вы получили его фото и отпечатки пальцев?
- Мне передал его начальник. Он был странным человеком. Наверное, понял, что война проиграна, и делал все, чтобы самому как-то выкрутиться... Он и открыл мне, что Вальтера убил Штирлиц.
- А как звали того человека?
- Он сказал, чтобы я никогда не вздумала называть его имени.
- Но вы знаете его имя?
- Да.
- А если я угадаю? Если вы ответите на мои вопросы и я угадаю, это не будет нарушением вашего слова. Вы согласны?
- Да, - ответила женщина после долгой паузы.
- Где состоялся ваш разговор?
- В его кабинете.
- В Берлине?
- Да.
- В учреждении?
- Да.
- В гестапо?
- Да.
- Где оно помещалось?
- Вы не знаете, где помещалось гестапо?!
- Это не удивительно. Я швед, я никогда не был в Берлине...
- На Принц Альбрехтштрассе...
- Там помещалось не только гестапо, фрау Рубенау. Там была штаб-квартира всего РСХА, - отчеканил Барбье и, только закончив фразу, понял, что допустил промах.
- Откуда вам это известно? Как вы знаете об этом, если никогда не были в Берлине? - сразу же спросила женщина, но он уже был готов к этому вопросу, поняв, что своей осведомленностью отбросил ее к первоначальной настороженности.
- Этот адрес теперь известен всем, фрау Рубенау. Читайте материалы Нюрнбергского трибунала, ведь они печатают массу документов, и мы их весьма тщательно изучаем...
- Ах, ну да, конечно...
- На каком это было этаже?
- Не помню... Нас очень быстро провели по лестнице, мы были окружены со всех сторон эсэсовцами...
- С вами были дети?
- Со мной была Ева. Пауля этот господин разрешил отправить в швейцарское посольство...
- Опишите этого господина, пожалуйста.
- Это трудно... У него была очень изменчивая внешность...
- Он был в форме?
- Да.
- Сколько у него было квадратов в петлице?
- Я не помню... Нет, нет, я совершенно этого не помню...
- Хорошо... О чем шла речь в его кабинете?
- Он давал поручение мужу... Он хотел, чтобы Вальтер поехал сюда, в Швейцарию, и поговорил с кем-то о возможностях мирных переговоров.
- Это все, что вы помните?
- Да.
- А сколько времени продолжался разговор?
- Минут семь.
- Но он не мог за семь минут сказать только две фразы, фрау Рубенау...
- Сначала он сказал, что и девочку бы спас, он ведь отправил моего Пауля в швейцарское посольство... Он сказал, что он бы и нас спас до отъезда Вальтера, он говорил, что в Лозанне живет какой-то Розенцвейг, которого он выручил в тридцать восьмом, когда евреев начали убивать на улицах... Потом он сказал, что лишь выполнял приказы рейхсфюрера и жил с разорванным сердцем и поэтому в свои-то годы стал седым, как старик...
- В <свои-то годы> он сказал вам?
- Да, он так сказал...
- А в связи с чем он просил вас не называть его имя?
- В тот же день, только ночью, он сказал, что Вальтера убил Бользен... Этот самый Штирлиц... Он передал мне его фото и отпечатки пальцев... И сказал, что Штирлиц может скрываться... В Швейцарии тоже. Он дал мне паспорт и билеты на поезд, который шел в Базель, и сказал, чтобы я молчала, пока Пауль прячется здесь, в посольстве, но как только он окажется рядом со мною, в Швейцарии, я должна пойти в полицию и все рассказать о Штирлице... Знаете, у этого Штирлица были совершенно особые глаза, в них словно бы стояли слезы, когда он вез меня к Мю... к этому человеку, он был добр со мною, а Пауля посадил себе на колени, когда мы отправляли маленького в посольство... Потом, когда прошел шок, я подумала, что он психически болен, садист... Не может человек с такими глазами хладнокровно убить моего Вальтера. А теперь я посмотрела фотографии Геринга в тюрьме, какое благообразное и доброе лицо, как он искренне говорит, что никому не хотел зла и только выполнял приказы фюрера...
- Мерзавец, - сказал Барбье. - Все они мерзавцы. Они были созданы фюрером и предали его, пока петух не прокричал даже в первый раз...
- Разве к понятию Гитлер приложимо слово <предательство>? - спросила женщина.
- Он был личностью, а не понятием, - ответил Барбье. - Как бы не хотелось нам признавать это, но, увы,
