- Откуда ты знаешь, что такое хороший любовник? У женщин все это совсем по-другому, чем у вас. Вам самое главное т о, а нам всего дороже, что д о и п о с л е.
- Тогда я подойду, - снова улыбнулся Штирлиц. - Д о и п о с л е гарантирую.
- Тебе лучше?
- Конечно.
- Ты рад меня видеть?
- Да.
- На твоем месте испанец ответил бы <очень>.
- Но ведь я не испанец.
- Сделать тебе кофе?
- Не надо. Побудь, рядом.
Она вздохнула:
- Это у тебя называется <побудь рядом>?
- Я извращенец.
- Знаешь, почему я влюбилась в тебя?
- Вот уж нет.
- Потому что ты вроде девушки. Такой же застенчивый.
- Да?
- Конечно.
- А я почему-то казался себе мужественным, - улыбнулся он.
- Это само собой. Но ведь ты всегда старался скрывать свою силу. Ты играл все время, и со мною тоже играл, но только нельзя играть с женщиной, которая влюблена. Она все знает и чувствует. Как секретная полиция.
- Секретная полиция считает, что она знает, а на самом деле ни черта она не знает, потому что собирает сплетни у других, а каждый живет своими представлениями, а человеческие представления такие разные, так много вздорного в их подоплеке... К тебе приходила секретная полиция после того, как я уехал?
- Меня вызывали.
- Ты, я помню, дружила с итальянцами... Тебя вызывала их секретная служба? Или испанская?
- Немецкая тоже.
- Да? Черт, странно. Чего им было от тебя надо?
- Они спрашивали о тебе.
- Я понимаю, что не о Гитлере.
- Кто у тебя бывал... О чем вы говорили... Что ты любил есть. Какие песни слушал по радио.
- А что ты им отвечала?
- Я говорила им неправду. Ты любил испанские песни, а я Отвечала, что ты слушал только немецкие. Ты ел тортилью и очень хвалил, как я ее готовила, а я говорила, что ты просил кормить тебя национальной кухней.
- Какой именно?
- Немецкой.
- Я понимаю, что не японской. Но ведь они спросили тебя, что я более всего любил в немецкой кухне, нет?
- Конечно. Я ответила, что ты обожал капусту и жареное мясо.
- Какое мясо? - снова улыбнулся Штирлиц.
- Ну, конечно, мясо быков.
Вот так благими намерениями стелят дорогу в ад, подумал Штирлиц. Они поняли ее ложь, когда она сказала про мясо быков, потому что истинный немец больше всего любит свинину - постную, жирную, неважно, но - свинину, только аристократы предпочитали седло косули или вырезку оленя. Вот почему Холтофф так долго расспрашивал меня, какое мясо я более всего люблю и какие песни предпочитаю слушать. Какое тотальное недоверие друг к другу! Какой страх был вбит в людские души Гитлером, как быстро смогли умертвить такие категории, как вера и дружество; каждый - с рождения - считался потенциальным изменником... Но ведь если идея Гитлера - как они вопили на каждом углу - самая истинная, отчего же изменять ей?! Каков резон? Нет, все-таки они ни во что не верили, сказал себе Штирлиц; тотальный цинизм; мало-мальски думающие все знали про бред безумного фюрера, но служили ему, понимая, что дороги к отступлению нет, отрезана; <я - замазан, значит, и остальных, тех, что ниже, надо постепенно превратить в пособников, замарать кровью, приучить к недоверию и подозрительности, только это гарантирует постоянство нашей неконтролируемой, несменяемой, сладкой власти>.
- Покормить тебя, Эстилиц?
- Лучше побудь со мной, зеленая... То есть посиди рядом... Я так должен говорить, нет?
- Говори как хочешь... Это такое счастье слышать твой голос, он у тебя какой-то особенный.
Он снова погладил ее по щеке; музыка кончилась, диктор начал зачитывать последние известия; прыжок цен на доллары в Цюрихе; новая демонстрация Кремля на пути к мировой агрессии, предполагаемый приезд русской дипломатической миссии в Аргентину и негативная реакция со стороны Белого дома на этот шаг правого националиста Перона, погода в Андалусии...
Штирлиц рывком поднялся, не успев испугаться, что снова разольется боль, обмен дипломатическими миссиями между Аргентиной и Москвой. Вот оно, спасение! Не Харрис, это миф, ему опасно верить потому, что слишком раним и слаб на излом, поддается влиянию, оттого, что хочет быть суперменом, не игра в прятки с Полом, за которым сокрыта какая-то тайна, нет, именно Аргентина! Надо сделать так, чтобы Пол или ИТТ, какая разница, стали заинтересованы в моем откомандировании в Буэнос-Айрес. Надо до конца понять, что им от меня нужно, потом п о д с т а в и т ь с я, а затем уж навязать свое решение - <я выполню все, что вам надо именно в Аргентине, там у меня связи, я найду связи, я сделаю то, что вы задумали>... Только не торопиться, только подвести их к такого рода мысли, только выдержка, пружинность, анализ...
- Что ты, Эстилиц?
- Ничего, - ответил он. - Очень вдруг захотелось перекусить. Ты умница, ты чувствуешь меня лучше, чем я себя. Что у тебя есть, зеленая? Чем ты можешь меня угостить?
- Ты, конечно, хочешь получить тортилью? Или вкусы изменились?
- Вкусы, как и характер, не меняются.
- А еще у меня есть прекрасный, темно-красный, очень сухой хамон, прислал дон Антонио, помнишь его?
- Главный фалангист? У него мясная лавка возле Пласа-Майор?
- Да. Милый человек, добрый, у него большое сердце.
- Сердца у всех одинаковые. Наверняка он стал присылать тебе хамон после того, как у него умерла жена...
- Откуда ты знаешь?
- Я не знал. Просто я построил логическую схему и вышло, что у него нет иного резона присылать тебе хамон, кроме как через это подкрасться к твоей спальне.
- Он из тех, кто крадется не к спальне, а к церкви. Посетив священника и вдев палец в кольцо, дверь в спальню женщины можно открывать левой ногой... Зря я не спросила доктора, можно ли тебе пить вино...
- Можно. Если он рекомендует травы, то вино тем более годится.
- А вдруг тебе снова станет плохо?
- Тогда ты устроишь прекрасные похороны. Пригласишь оркестр и попросишь Роберта Харриса произнести речь около моей могилы.
- Чтоб у тебя отвалился язык!
- Мне будет очень трудно без этой части тела, - вздохнул Штирлиц. Это для меня то же, что руки для хорошего столяра.
Он сел к столу; Клаудиа прикоснулась губами к его макушке и вышла из гостиной; по радио по-прежнему пели; следующие последние известия будут только через сорок пять минут; надо бы поискать другие
