ведет народ от победы к победе.
Эрнст Рэм сказал всего три фразы:
- Керн и Фишер! Ваш дух, дух патриотов и героев, вошел в души черных солдат СС, верной гвардии фюрера. Хайль Гитлер!
Теперь день гибели Керна и Фишера был объявлен Днем национальной скорби; это произошло на п а м я т и одного поколения: миллионы людей, скорбно прощавшихся с Ратенау, теперь шли в скорбном молчании, отдавая долг сердца его убийцам; ах, память, память, кто же так умело играет с тобою в прятки?! Не ты ли сама?! Воистину, дьявол внутри нас!
- Факты соответствуют правде, - Мюллер, напряженно слушавший Штирлица, удовлетворенно кивну;!. - Действительно, я был брошен продажным веймарским режимом на захват наших героев... Окажись я там первым, Керн и Фишер ушли бы от веймарской полиции...
Штирлиц усмехнулся:
- Такого рода признание не устроит американцев, группенфюрер...
- В данном конкретном случае я говорю о немцах, Штирлиц. О тех немцах, которые окружают меня. Человек не может жить в безвоздушном пространстве, он становится силой только в том случае, если его окружают единомышленники...
- Тогда прочитайте вот это, - сказал Штирлиц, - а потом отправимся ужинать, если у вас не испортится аппетит...
Мюллер взял два листка, водрузил на крупный нос свои тоненькие очки и углубился в чтение; по тому, как изменилось его лицо, Штирлиц понял - в яблочко!
<Я, Эрнст фон Саломон, был арестован на второй день после того,
как погибли Керн и Фишер. Первый допрос проводил неизвестный мне
агент полиции, ограничившийся выяснением общих сведений. Я был так
растерян, что не пытался скрыть что-либо. Второй допрос проводил
агент баварской уголовной полиции Генрих Мюллер. Сказав мне, что я
<грязная свинья, поднявшая руку на подвижника германской нации>, он
избил меня, потребовав подробностей, которые бы представили Керна и
Фишера в том смысле, что они были садистами. Я ответил, что они не
были садистами, хотя Керн и говорил, что мы служим вагнеровскому духу
разрушения: террор должен раскачать общество, посеять в людях страх и
неуверенность, особенно в тех, которые, по его словам, позволяли себе
слишком много думать и отклоняться от единственного верного
национального сознания, которое не терпит никаких <фокусов>: <одна
мысль, одно слово, один поступок!> А уж потом придет мессия.
Избиения, которым меня подверг Мюллер, были столь ужасающи, что
я был вынужден сочинить много лишнего, повторяя те слова, которые он,
Мюллер, мне диктовал.
На суде я отказался от этих показаний, хотя он посетил меня в
камере и сказал, что если я посмею хоть что-то сказать о наших
<собеседованиях>, то мне головы не сносить.
Естественно, я молчал на суде, не говорил ни слова о тех
издевательствах, которым он меня подвергал.
Техов и я были приговорены к пятнадцати годам каторги, но через
четыре года мы были освобождены, Техов поступил на юридический
факультет университета, стал адвокатом, я же начал работать в
киноиндустрии. После победы Гитлера директор кинофабрики вызвал меня
и сказал, что я должен уйти, поскольку моя фамилия несет на себе
отпечаток еврейства.
Я, немец, самый настоящий немец, отправился к Геббельсу и
сказал, что, если бы мы знали про подобное свинство, мы бы никогда не
стали убивать Ратенау. Геббельс успокоил меня, позволил мне сделать
свое имя фамилией, я работал как <господин Эрвин>, а с переводом
Мюллера в Берлин, опасаясь его мести, - он должен был уничтожить
меня, как свидетеля, поскольку в нашем деле он выступал, словно
красный, против <Стального шлема> и великогерманской идеи, в защиту
еврея Ратенау, - я отправился в Швецию, где представлял интересы
кинопроката третьего рейха.
Эрнст фон Саломон,
Гамбург,
21.05.47 года>.
- Ну и как? - спросил Штирлиц. - Можно ли работать с вашими людьми, если они узнают про этот документ?
- Но ведь они про него не узнают...
- Зависит от вас, группенфюрер... Повторяю: вы читаете копии, подлинники будут опубликованы, случись что со мной...
- Допустим, я позволю вам уйти, заключив договор о ненападении, Штирлиц...
- Нет, - ответил тот, - договора о ненападении не будет... Я ведь только начал знакомить вас с нашим досье, группенфюрер.
Мюллер кивнул:
- Во-первых, я не знаю, что вы еще наскребли обо мне, а во-вторых, даже если я и решу отпустить вас, - как это сделать? Мои люди знают, кто вы, каждый ваш шаг подконтролен, как вы уйдете? Вы знали, на что шли, Штирлиц. Вы поставили в трудное, точнее, безвыходное положение не только себя, но и меня...
Разве я могу приказать: <отпустите красного?> Чем я замотивирую такой приказ? Договором о сотрудничестве - куда ни шло, да и то мы должны будем оформить этот договор при свидетелях... При моих свидетелях... В противном случае я бессилен сделать что-либо.
- Утро вечера мудренее, - сказал Штирлиц. - Будете угощать?
- Отдайте другие материалы.
Штирлиц покачал головой:
- У меня их много, группенфюрер... Давайте играть в тысячу и одну ночь: каждый день - по сказке, это залог моей жизни. К чему торопиться? Я не хочу умирать.
Мюллер вздохнул:
- А кто хочет? Никто не хочет умирать, дорогой Штирлиц... Скажите, вы имели какое-то отношение к той пакостной кампании в американской прессе, которая началась против нашего здешнего братства?
- А как вы думаете?
- Если вы смогли помочь американским левым в этом деле, я поздравляю вас с профессиональным успехом.
- Что ж, я принимаю поздравление... Только я в блоке с американскими правыми, группенфюрер, именно с ними...
- А почему же среди имен немцев, опубликованных в Штатах, нет моего? Почему не требуют моей выдачи?
- Ждут, - ответил Штирлиц. - Ждут окончания нашего собеседования, группенфюрер.
МАКАЙР, ВИЗНЕР, ЛАКИ (сорок седьмой) __________________________________________________________________________
Шеф стратегической разведки Фрэнк Визнер позвонил Макайру после того, как из Панамы поступило сообщение: ч е т в е р к а от наблюдения оторвалась, люди словно бы растворились в городе; на ноги поставили армейскую контрразведку, представителей ФБР, которые еще сидели в стране, и подключили местных детективов, прошедших стажировку в Штатах. Связь между всеми группами поддерживалась - через штаб корпуса, расквартированного вдоль канала, - постоянно.
Услышав Макайра, его резкий, рубящий голос, Визнер спросил:
- Боб, у вас не найдется десяти минут?
- Я к вашим услугам. Подняться к вам или спустимся в кафе?
