передавал последние новости, которые приходили от Джека Эра, тот сообщал и про работу в архивах, и про Кристу, которая - в случае надобности - будет ждать их на яхте в открытом море, именно там, где будет заранее оговорена встреча.
В тот день, однако, Рабинович был хмур, дал Полу взбучку за то, что тот плохо прогибается: <У тебя в загривке большие отложения солей, надо разгонять, иначе действительно свалишься, все сосуды проходят там>; потом объяснил, что вчера приезжали два типа из Вашингтона: <Мы бывшие коллеги мистера Роумэна, разрешите посмотреть историю его болезни, возможно, удастся поставить вопрос о пенсии, человек честно воевал, нельзя забывать героев>.
- Ну и как? - поинтересовался Роумэн, делая утомительные приседания с обязательным выбросом рук в стороны. - Удовлетворились?
- Разговором со мною - да... Но потом они пошли по сестрам и санитаркам, в открытую, нагло. Увидав это, я прогнал их.
- Не бери в голову, Эд. У тебя работает какой-то человек, который дает обо мне ежедневную информацию. Черт с ними... Я веду себя верно.
- Я не хотел тебе говорить... Словом, их приезд совпал с новым слушанием Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности...
- Принес?
- Довольно подробный отчет... Лично я ощущаю себя обгаженным...
Роумэн, однако, гимнастику не прервал, закончил, лишь когда взмок; поднялся в палату, принял контрастный душ - сначала горячий, потом ледяной, прекрасный массаж сосудов, - и лишь потом углубился в чтение материалов комиссии.
В нижнем левом углу полосы давалось сообщение, набранное петитом, о том, что Чарльз Чаплин предложил Пабло Пикассо организовать комитет в защиту Ханса Эйслера; комитет был организован в Париже; американскому послу во Франции вручили протест против травли комиссией великого композитора, подписанный Матиссом, Пикассо, Кокто, Арагоном, Элюаром. В свою очередь, Альберт Эйнштейн и Томас Манн обратились к генеральному прокурору Тому Кларку с требованием прекратить издевательства над Эйслером.
Две полосы были отданы допросу, проведенному комиссией в Голливуде, куда были вызваны - в качестве свидетелей, подтверждающих коммунистический заговор в киноиндустрии Штатов, - писательница Анн Рэнд, актеры Гари Купер, Адольф Менжу и Роберт Тейлор, самые известные в Америке.
<С л е д о в а т е л ь С т р и п л и н г. - Пожалуйста, миссис Рэнд, как бывшая советская подданная, объясните комиссии, что вы понимаете под термином <коммунистическая пропаганда>.
Р э н д. - Коммунистической пропагандой я считаю все то, что изображает жизнь в России как вполне нормальную, даже хорошую. Возьмите, к примеру, фильм, снятый в Голливуде, <Песнь о России>. Он посвящен дружбе наших стран в борьбе против Германии. Роберт Тейлор играл роль американского дирижера, приехавшего в Россию. Он встречает девушку из русской деревни. Она умоляет его, великого дирижера, приехать к ним в деревню. Агенты ГПУ не мешают ей сделать это. Доверчивый американец влюбляется в хорошенькую крестьянку. Он показывает ей Москву. Зритель видит высокие дома и чистые улицы, - но таких нет в Москве! Потом вы посещаете московский ресторан, - но ведь их нет в городе! Там есть только один буфет для партийных бюрократов и приезжающих иностранцев, куда впускают по разрешению НКВД! Но русская девушка, которая по советским законам не имеет права въехать в Москву без специального разрешения, оказывается с американским дирижером в ресторане! Он протягивает ей меню... Но в России нет таких меню! Разве что были до революции! А из ресторана они отправляются на прогулку, ездят в роскошных вагонах метрополитена, а потом заглядывают в парк, где бегают чистенькие, улыбающиеся дети! Это совсем не те бездомные оборвыши, каких я видела в России двадцать лет назад, это какие-то херувимчики! Затем дирижер отправляется с любимой в ее деревню, и нам ни слова не говорят о тех миллионах мужиков, которых по решению правительства погубили голодной смертью, чтобы остальных заставить войти в колхозы!
С т р и п л и н г. - А священники были показаны в фильме <Песнь о России>?
Р э н д. - Конечно! Я собиралась сказать об этом! Священник венчает дирижера с его русской пассией! Но ведь каждому известно, что в России запрещены свадебные обряды в церкви! Зачем нужна эта ложь, вводящая в заблуждение американского зрителя?! А после свадьбы колхозники слушают его концерт по радио. Еще одна ложь! В России не больше ста человек владеют собственным радио! И вот начинается война, Гитлер напал на бедненькую, не ожидавшую войну державу Сталина, который был союзником нацистов! Дирижер хочет увезти русскую жену в Америку, но она отказывается: <Я должна сражаться с врагом>. И это не есть коммунистическая пропаганда?! А кончается киноидиллия тем, что русские уговаривают жену дирижера поехать в Штаты, чтобы рассказать там о борьбе русских против немцев... Я верю хозяину фирмы <Метро-Голдвин-Майер> мистеру Майеру, что он не думал о коммунистической пропаганде, делая этот фильм. Однако показ нормальных, смеющихся и симпатичных людей в стране террора и рабства - это коммунистическая пропаганда, вне зависимости от благих намерений мистера Майера.
С е н а т о р В у д. - Но ведь фильм был сделан в годы войны, когда русские противостояли нацистам.
Р э н д. - Это не имеет никакого отношения к вопросу о коммунистической, пропаганде.
В у д. - Вопрос в этом фильме шел о поддержке русских, которые воевали...
Р э н д. - А мы помогали им ленд-лизом. Но не надо при этом врать американцам, что в России есть счастливые люди! Пусть бы сказали правду: <На какое-то время мы кооперируемся с диктатурой Сталина, чтобы разрушить диктатуру Гитлера>. Это было бы честно! А еще надо было послушать, что бы на это ответили американцы. Согласились бы они с таким предложением или отвергли б его...
В у д. - Можно ли вас понимать в том смысле, что мы не должны были поддерживать русских в их борьбе против Гитлера?
Р э н д. - Мы обсуждаем не этот вопрос. Мы обсуждаем другое: что нужно говорить о России - правду или ложь? Я считаю, надо было постоянно повторять слова Черчилля: <Мы идем на блок с дьяволом, чтобы одолеть другого дьявола>.
В у д. - Вы полагаете, что лучше было бы позволить России потерпеть поражение в войне?
Р э н д. - Я против того, чтобы мораль базировалась на лжи.
С е н а т о р М а к д о в э л л. - Вы нарисовали довольно мрачную картину русской действительности... Скажите, в России действительно нельзя встретить на улице смеющихся людей?
Р э н д. - Очень мало. Они улыбаются только при закрытых шторах. Они просто-напросто не могут смеяться в условиях той системы, в которой живут.
М а к д о в э л л. - Правильно ли я вас понял, что все их разговоры сводятся к вопросу о пище?
Р э н д. - Да, там говорят только о еде и ни о чем другом.
М а к д о в э л л. - Ну, хорошо, а они могут делать хоть что-то такое, что делаем мы, американцы? Например, посетить тещу? Или приятеля? Да просто перейти улицу, в конце концов?!>
Роумэн сломался от смеха; надо запомнить этого сенатора; выходец из Шотландии, видимо, крутой парень; зачем мракобесы выставили эту свидетельницу? Девочка для битья? Или что-то случилось в комиссии?
<Р э н д. - Человек, живущий в условиях свободы, никогда не поймет людей, оказавшихся в тираническом государстве социалистической диктатуры. Там каждый шпионит друг за другом! И ни от кого нет защиты!>
Странный свидетель, снова подумал Роумэн, а вот с сенатором Макдовэллом надо бы увидеться... Постараться увидеться, поправил он себя, Криста права: во всем необходима сослагательность, только тогда можно ждать исполнения желаний...
<С т р и п л и н г. - Мистер Адольф Менжу, сколько лет вы заняты в киноиндустрии?
М е н ж у. - Тридцать пять лет я считаю себя актером.
С т р и п л и н г. - Правда ли, что вы занимались изучением коммунистической активности в Соединенных Штатах?
М е н ж у. - Да, это так. Я изучал марксизм, фабианский социализм, коммунизм и сталинизм.
С т р и п л и н г. - Исходя из этого анализа, замечаете ли вы угрозу киноиндустрии Соединенных Штатов?
