показаниями, что следователям приходится ждать очереди, чтобы его допросить. У радомчан было за это время еще два дела, два раза их приговаривали к смерти и оба раза заменяли каторгой.
...Вчера заковали четырнадцать человек, один из них по дороге в кузницу, горько улыбаясь, сказал: 'Последние свободные шаги'
Ганка сидит теперь вместе с Овчарек, которую обвиняла в предательстве. Должно быть, лгала.
...Сегодня во всех камерах закрыли окна и накрепко забили их гвоздями. Теперь камера опять закрылась, как могила, и не видно ни неба, ни деревьев, ни ласточек.
...К нам проникло известие о том, что охранка подослала сюда шесть шпиков, что в среде заключенных есть провокаторы. Началась слежка. Бывало, что обнаруживали действительных провокаторов, но бывало также, что подозрение падало на людей, возможно, ни в чем не повинных. Создается атмосфера недоверия, портящая совместную жизнь, каждый по мере возможности замыкается в себе.
Шпионов действительно много. Здесь так часто сменяют товарищей по камере (редко кто сидит один, большинство сидят по трое и больше), что цель этого становится очевидной дать возможность неразоблаченным шпикам узнать как можно больше. Несколько дней тому назад я увидел в окне бесспорно уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Я крикнул в окно 'Товарищ! Гуляющий с тобой известный мерзавец, провокатор' На следующий день они уже гуляли каждый отдельно.
Сегодня убедился, что, к сожалению, мои подозрения были обоснованны. Оказывается, Ганка была в Творках (дом для умалишенных) и оттуда была освобождена прушковскими социал-демократами. Когда ее после этого арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали сама ездила с жандармами и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит под вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию (Островская). Почему она предавала? Кто ее знает? может быть, избивали, а возможно, она действительно сумасшедшая. Теперь она уже несколько дней сидит в коридоре надо мной. Сегодня я обо всем этом уведомил других. Я обязан был это сделать. Возможно, вначале она попытается защищаться, утверждать, что все это ложь. Она, вероятна, будет бороться хотя бы за щепотку доверия. Но заслуженный удел ее - позор, самый тяжелый крест, какой может выпасть на долю человека...'
ДРУГ СУПРОТИВ ДРУГА (II)
Переписку между Лондоном и Петербургом о предстоящем визите английского короля Эдуарда Седьмого в Россию Герасимов теперь читал в тот же час, как только она выходила из канцелярии министра иностранных дел Извольского. Он ясно понимал, как важен этот визит, - Столыпин не обманул, действительно намечалось сближение с Британией. Из беседы с Петром Аркадьевичем - однажды засиделись до трех утра сделал вывод, что поворот этот не случаен; инициатором его были люди, опасавшиеся германофильства государыни, ее растущего влияния на августейшего супруга, в критической ситуации дело может кончиться ее регентством, что значило бы окончательное растворение России в германском духе.
Оценив происшедший поворот, присмотревшись, не поломает ли государь новый курс Столыпина, полковник сделал надлежащие выводы и переориентировал своего маклера тот теперь играл на бирже с ощутимым успехом, потому что ставил лишь на компании и банки, связанные с английскими интересами.
Читая телеграммы, Герасимов потешался над просьбой Эдуарда VII организовать его визит в Петербург так, 'чтобы я мог побольше увидеть', знал, что по этому вопросу непременно вызовет Столыпин; вот он, реальный шанс, - окончательно доказать всем и вся, что его, Герасимова, слово в деле политической полиции империи непререкаемо.
Петр Аркадьевич действительно его вызвал, ознакомил с шифротелеграммой английского МИДа, копию которой Герасимов прочитал еще вчера; полковник, однако, сделал вид, что изучает документ с видимым интересом; аккуратно спрятав очки в тонкой золотой оправе в серебряный футлярчик, ответил:
- Этого делать никак невозможно, Петр Аркадьевич.
- Опасаетесь бомбистов? Но они же у вас в кулаке, Азеф бдит.
- Вместе с Азефом бдят директор полиции Трусевич, начальник царской охраны Спиридович и министр юстиции Щегловитов, - усмехнулся Герасимов. Если бы только Азеф и я, тогда б хоть на Путиловском заводе можно было принимать монархов.
Посмеялся и Столыпин, потом, никак не форсируя давешний разговор по поводу задумки, которая побудит государя не обращать внимания на критику сановников по поводу его, премьера, активности против общины, спросил:
- Готовы отстаивать вашу точку зрения перед государем?
- Готов, Петр Аркадьевич. Если вы считаете это целесообразным, готов.
...Визит к монарху был организован так, чтобы об этом не знал никто, кроме премьера и генерала Дедючина; из-за интриг, немедленно начавшихся в столице после первой аудиенции, данной Николаем полковнику, генеральские погоны до сих пор зависли, зачем подставлять Герасимова лишний раз, и так у него предостаточно врагов ненавидят тех, кто умеет работать, бездельников осыпают крестами, не страшны, люди без собственного мнения, скоморохи, веселят самодержца, говорят с ним по-простому, так, чтобы все было понятно, не надо вникать, шуты со звездами, осыпанными бриллиантами, явление, вполне обычное при абсолютизме.
В Царское Герасимов приехал под вечер, государь принял его в кабинете, был несколько раздражен чем-то, той задушевной беседы, которой так сладостно гордился Герасимов, не получилось.
- Его величество король британский, наш кузен Эдуард, привык у себя в Лондоне повсюду свободно ходить, - досадливо морща мягкое, без выражения лицо, говорил Николай. - Потому и здесь, в империи, он захочет вести себя так же. Он решит посетить театры, балет, отправится гулять по улицам, наверняка выскажет пожелание посмотреть биржу, заводы, верфи. Значит, я буду обязан по протоколу всюду его сопровождать. Я готов, конечно. Однако хочу спросить ваше мнение я могу?
- Нет, ваше величество, - ответил Герасимов, как-то по-новому рассматривая лицо Николая, безжизненное, словно маска, какая-то вещь в себе, ни единый мускул не дрогнет, и глаза потухшие.
- Ну, вот видите. Если он решится гулять по столице один, это вызовет толки. Снова начнутся разговоры о нестабильности, станут печатать антирусские гнусости... Поэтому будет лучше, если он не приедет в Петербург. Встречу проведем в другом месте. Обдумайте, как это лучше сделать.
- Мне следует снестись с министерством иностранных дел?
- Решите этот вопрос с Петром Аркадьевичем, - еще более раздраженно ответил государь. - Мне невдомек, как решаются дела такого рода.
- Разрешите, ваше величество, изложить мой план, который будет гарантировать абсолютную безопасность августейшей семьи?
В глазах государя мелькнула какая-то живинка, видимо, испугавшись, что его собеседник заметил это, он сразу же отвернулся к окну.
- Да, пожалуйста, но лишь вкратце.
А ведь я на голову выше его, подумал Герасимов, масенький у нас самодержец, хлипкий. Засандалить в него пару пуль, завтра б стал самым знаменитым человеком мира, во все б исторические учебники вошел. А что? Сговориться б заранее со Столыпиным, убрать Дедюлина со Спиридовичем, на коня, - и был таков! Что там всякие Робеспьеры да Кромвели?! Ге-ра-си-мов! Ух, прогремело б! Или зарезать. Вообще никакого шума. Под мышки взять, за стол оттащить, посадить на стул, мол, работает венценосец, хрена б догнали. Назавтра - республика, меня чествуют спасителем нации, герой освободительной борьбы... Эх, с Азефом бы такое дело провести, Столыпин не пойдет, силен-силен, а в самом нутре слабак, постоянно оглядывается, хитрит с самим собою, боится открыто ощериться.
- Самым надежным местом встречи я полагаю Ревель, ваше величество.
- Почему? Там же инородцы. Русские люди на своего государя руку никогда не поднимут, только инородцы.
- Это, конечно, так, ваше величество, вы совершенно верно изволили заметить, - кивнул Герасимов, подумав, что Каляев, Савинков, Сазонов, Никитенко с Наумовым, не говоря уж про Халтурина и Софью Перовскую, были чистокровными русскими, но Ревель можно блокировать со всех сторон, да и гавань там прекрасная, британскую эскадру разместим в полнейшей безопасности, как и фрегат вашего императорского величества. Встреча пройдет на воде, минимум спусков на сушу. Две великие морские державы встречаются на воде, вполне подлежит толкованию в прессе. В этом случае, даже если бы бомбистам и удалось
