- Пашков и Каныгин.
- Когда увидишь, что сотрудники и офицеры департамента окружили дом Усатого, своих сними. Чтоб все тихо было и культурно. Ясно?
- Ясно, ваше превосходительство.
- Черного продолжайте пасти сами, его никому не отдавать.
- Юркий больно, двое могут не уследить, профессионал высокого класса.
- За то и деньги плачу, чтоб профессионала пасли. Придурки меня не интересуют.
Антона взяли ночью вместе со шкипером Юрном; оставили в доме засаду, на допросах, которые продолжались всю ночь, ни тот, ни другой не произнесли ни слова, а ведь завтра приходит фрегат 'Виктория и Альберт' с королем Англии на борту, спаси господи, сохрани и помилуй.
Трусевич даже подумал, не пригласить ли ему Герасимова для откровенного разговора, этот никому не желает подчиняться, только со Столыпиным имеет дело, информацией владеет уникальной, еще бы, член ЦК Азеф, лидер всех боевиков, стоит с ним на связи, ему, понятно, можно спать спокойно, супостату.
Так, мол, и так, сказать ему, давайте объединимся на время визита, забудем споры, речь идет о жизнях августейших особ, пусть все личное отойдет на второй план, сочтемся славою в конце-то концов; нет, после тяжелого раздумья возразил себе Трусевич, такого рода беседа не для полковника, только посмеется, поняв мой страх.
Лишь под утро нашел выход из положения; разбудил столыпинского дружка, товарища министра Макарова, и сказал:
- Департаменту удалось захватить боевика-максималиста, Александр Александрович... Это очень тревожно. На допросе субъект молчит... Но поскольку гроза бомбистов Александр Васильевич Герасимов привез с собою коронную агентуру, просил бы вас подписать приказ - вот он, извольте ознакомиться, - что именно на него, учитывая его богатейший опыт, с сего часа возлагается наблюдение за всеми преступными элементами в Ревеле, а не только за эсерами. Думаю, если он возьмет в свои руки наблюдение и за максималистами и за анархистами, - мы можем быть спокойны за исход августейшей встречи.
Прочитав приказ, присланный с нарочным в пять часов утра, Герасимов снова вернулся в постель и, выкурив папиросу, длинно сплюнул на пушистый ковер хорезмской работы.
Как ужи выскользнули, подумал он о Трусевиче и Макарове; а ведь я один; Азеф-то уехал - никаких претензий, он свое дело сделал, эсеровские боевики остались в столице, Карпович не в счет, он получил инструкцию самому ничего не предпринимать, ждать команды. А максималисты здесь, готовят акт на воде. Господи, господи, вот ужас-то!
Герасимов выкурил еще одну папиросу, потом поднялся, сбросил халат, принял холодный душ и отправился в триста седьмой номер, где разместился его штаб, работавший круглосуточно.
Дежурил полковник Глазов, по счастью.
- Глеб Витальевич, - голос Герасимова был сух и требователен, - немедленно свяжитесь с командованием флота и передайте указание перед торжественным построением экипажей обыскивать каждого, включая офицеров, на предмет обнаружения оружия.
Глазов склонил голову, поинтересовался:
- Это чье указание?
Ох, умница, ликующе, с каким-то разряжающим напряг облегчением, подумал Герасимов.
- Не почтите за труд позвонить Максимилиану Ивановичу Трусевичу и предупредите его, что проект приказа уже отправлен ему с нарочным.
...Трусевич, выслушав Глазова, спросил:
- А где Герасимов?
- Александр Васильевич выехал в город.
- Вот тогда вы его дождитесь и скажите, что я такой приказ не подпишу. Ему поручено дело, ему и подписывать все приказы.
- Ваше превосходительство, - ответил Глазов, - господин Герасимов объяснил мне, отчего он обременяет вас этой просьбой его указание - полковника по чину - не может быть отправлено адмиралу. Тот не станет брать во внимание предписание полковника...
Герасимов, напряженно слушая разговор, не сдержал затаенной улыбки; сердце в груди ухало, кончики пальцев покалывало иголочками, ныло сердце.
- Что ж, передайте Александру Васильевичу, когда он вернется, чтобы снесся со мною. Пусть он мне этот приказ направит с развернутым объяснением, а то как-то неловко получается - ему оказана честь, доверен самый боевой участок работы, а я за него, видите ли, подписываю приказы, несолидно...
Герасимов поглядел на часы: семь минут шестого. В десять должен прибыть английский король. В восемь все чины полиции и охраны будут в гавани: цейтнот.
- Вы прекрасно с ним говорили, Глеб Витальевич, - сказал Герасимов. - Если все кончится благополучно и коли охране выделят несколько 'Владимиров' или 'Анн', вы будете первым в числе награжденных.
- Сердечно благодарю, Александр Васильевич... Мне очень приятно работать под вашим руководством.
- Спасибо. Итак, за работу... Я продиктую приказ...
...Через семь минут два конверта с приказами: один товарищу министра внутренних дел Макарову, а второй Трусевичу - были отправлены адресатам с нарочным.
После этого Герасимов позвонил товарищу министра Макарову и, сдержанно извинившись за ранний звонок, сказал:
- Александр Александрович, сейчас вы получите приказ, который я не имею права подписывать, - только генеральский чин. Ознакомившись, вы поймете, отчего в этом возникла необходимость. В случае, если Максимилиан Иванович откажется поставить свое факсимиле, я сейчас же пишу рапорт об отставке: без такого рода приказа я не могу гарантировать благополучный исход известной вам встречи. Приказ должен уйти в штаб флота незамедлительно.
- А что, собственно, случилось? - спросил Макаров, с трудом сдерживая зевоту.
- Случилось то, - ответил Герасимов, - что бомбисты, которыми занимался Максимилиан Иванович, могут учинить ужас не на суше, а именно на кораблях. Если обыски всех членов экипажей - перед построением, никак не раньше - не будут проведены, я умываю руки. И шифрограмму такого рода передам Петру Аркадьевичу немедленно.
- Хорошо, я снесусь с Петром Аркадьевичем, обсудим все толком.
- У нас нет времени на обсуждение, поймите! Через полтора часа нам всем нужно быть в гавани! Позвольте мне потревожить вас повторным звонком, и если приказ не будет отправлен во флот, я немедленно пишу рапорт об отставке.
- Но вы понимаете, что такой приказ может вызвать трения с флотом? Здесь собраны гвардейские экипажи, командиры знакомы с известным вам лицом, все они отвечают за матросов и офицеров, возможен скандал, Александр Васильевич.
Слава богу, подумал Герасимов, этот хоть называет вещи своими именами... Пусть думает. Я свое сказал.
Через пятнадцать минут отзвонил Трусевич.
- Как славно, что вы уже вернулись, милый Александр Васильевич, - сказал он своим вибрирующим, актерским голосом; говорил сейчас так, будто бы самому себе сопротивлялся, слова выдавливал, обсматривая каждое со стороны, как бомбу какую. - Мы тут с Александром Александровичем посовещались по поводу вашего документа... Разумно, в высшей степени разумно... и порешили так: вы приказ подписываете, а Александр Александрович, как товарищ министра, присовокупит личное письмо адмиралу. По-моему, это прекрасный выход из того положения, которое рождено нашим неповоротливым протоколом...
- Неповоротливый протокол утвержден его величеством, отрезал Герасимов. - Я его нарушать не намерен.
Когда корабль 'Альберт и Виктория' входил в гавань, все с ужасом заметили, как на передней мачте лихорадочно быстро засигналили флажками.
Трусевич, наблюдавший за церемонией прибытия из штабного помещения в гавани, ощутил пустоту в поддыхе и стремглав бросился к телефонному аппарату, чтобы срочно продиктовать свой приказ о
