ростовщик, счетовод, мальчик на побегушках.
Придуманный нами мир меняется слишком быстро — лично я не успеваю соображать ему вслед. А так не должно быть. Жизнь должна течь, как река. Ей надо начаться веселым горным ручейком, потом превратиться в мощный поток, а под конец успокоиться, достигнуть океана и раствориться в его бесконечности, чтоб ощутить вечность. Воду не надо гнать насосом — она должна сама течь. Напор не нужен.
Будущее грезится, как чистый лист бумаги, на котором как впервые хочется рисовать васильковое счастье. А прожитое отодвигается на второй план, словно смывается струей в специальное странное место. Так где же я? На листе бумаги или в странном месте? Ведь мгновение, которое зовется настоящим до безумия скоротечно, чтобы успеть в нем как следует себя почувствовать, осознать и четко отпечататься в уме для грядущих воспоминаний.
Как быть в таком случае с любимой звездой? Ее что, тоже требуется отгрузить в странное место, где она поблекнет и сделается ненужной, или о ней позволительно только мечтать. Объявить ее незыблемой и вечной? Пусть тогда светит на небе, чтоб пароходы всегда знали, где вперед и где назад? Но так не пойдет. Иначе меня никогда не покинет чувство, будто отправил жену зарабатывать деньги холостяцким способом.
За звезду стало страшно по-настоящему. И я поклялся больше не искать ей никакого практического применения. Не важен я, главное — звезда, которую можно любить, отчего не страшно умереть и не страшно жить, накапливая дни. И прошлое тогда должно место себе найти как часть меня, и перестать, наконец, блуждать никчемным призраком впотьмах неведомого подземелья ума. И я в своем настоящем должен четко ощутить себя, а не просто как биологическую формальность плюс паспортные данные.
— Значит, любовь главное, — подумал я.
— Значит, без любви у прошлого нет будущего, — вторило эхо.
Тогда пустота не страшна, раз в ней есть место для любимой звезды. Тогда не страшно плыть неведомо куда и можно каждый день устраивать праздник радости ради, ведь никто не запрещает.
— Но как научиться любить? — спросил голос.
— Научись жалеть просроченного червяка в майонезной банке. — ответил другой голос, или это я прошептал нечаянно.
Я посмотрел на Эльзу. Она стояла напротив и очень внимательно слушала. Неужели тебе все это интересно? О таком я могу долго говорить, словно писать — мне ничего не надо выдумывать. Хочешь сказку о золушке, которая стала мачехой? Или рассказ о том, как друг в нужную минуту вовсе не друг оказался? А историю о том, как нашли волшебную лампу и очень скоро привели ее в негодность, протерев дырку в боку? А о невидимом счастье, об очень далекой стране чудес, о бледном дяде, который сверху решает все здесь за нас, внизу расположенных? Но это все неважно и ненужно, Эльза. Мне стыдно за то, что знаю такое, а о другом только догадываюсь. Я с удовольствием выслушал бы все твои истории. Но ты молчишь.
Знаешь, сколько людей живет на моей планете? Не знаешь. А я знаю очень много. Мы — море людей, наперебой говорящих о детстве, велосипеде, первой любви. Прислушайся.
— Милостивый государь! Я хочу объяснить вам несколько чрезвычайно важных вещей: как правильно нюхать травы диких степей, еще как плевать на наживку, чтоб лучше клевало, а еще...
— Да идите к черту, сэр! Я только что узнал, как определять цвет желтка в яйце, и теперь пытаюсь превратить знание в вечную память. Это важно. Умоляю вас!
— Дайте яйцам покой — изжарьте глазунью, уважаемый!
— Гм... А Вы, я вижу, хитрец, сэр. Ну, все равно, идите к черту!
— А Вы, Вы кто? Что Вы ходите туда-сюда? Купите лучше пучок придорожной травы. Или вот, только для вас. Это носила моя бабушка, забавная вещица, ей цены нет. Берите даром.
— Гертруда, Гертруда, девочка моя. Я буду горы ворочать и по ночам не спать. Мы уедем отсюда далеко и начнем все заново. Ты любишь манго? Полюбишь. Я подарю тебе горы манго, Гертруда, Гертруда.
Мы слабо видим вокруг, мы любим себя, думаем о себе, говорим о себе и для себя, образуя, таким образом, статистическую массу отдельно взятых неважных друг для друга существ. Мы, как в лес по грибы, разбрелись в разные стороны: ты, расположенный по ту сторону книги читатель, и тот босяк, худой африканский житель, и средний американский человек, борец за понижение уровня холестерина, и несчастливый член правительства, любитель посторонних женщин.
Может, стоит прервать сбор урожая, перевести взгляд вверх, наломать сухих ветвей для жаркого дружелюбного костра на поляне, чтоб все, наконец, повыходили из лесу на дым и уселись греть руки, смотреть на огонь и просто молчать, любя незнакомого соседа-грибника. А он в ответ додумается до чего- нибудь теплого и передаст это чувство другому, а тот дальше. Замкнется круг, и до нас, блуждающих грибников, любителей зимних заготовок, наконец дойдет, что грибы могут подождать, они не важны, главное, что мы вместе, и связывает нас одно важное и мощное чувство любви.
— Кажется, я погорячился, сэр. Простите великодушно. Так что вы там говорили о рыбалке?
— Что вы, что вы, голубчик! Именно так мне и надо. Как же я раньше не сообразил. Я осел — бестактный осел. Нельзя вот так сразу начинать. Ради бога, простите.
— Гертруда, Гертруда, я буду горы ворочать, буду ворочать... Манго-манго, горы манго...
Не будем им мешать, Эльза. Пойдем, я тебе, что другое покажу.
Видишь, там, вдали, в начале жизни меня усадили в глупый поезд, который только и может, что по рельсам ездить. Внутри состава дозволено производить только специальные действия: перемещаться из вагона в вагон, питаться холодными котлетами в поездном ресторане и посещать общественную уборную, где дурно пахнет. Причем, свободы ради, кушать котлеты и ходить в уборную можно, когда заблагорассудится. Поехали! А вокруг сказочные леса, луга, озера, реки, но их можно видеть только через окно и недолго: появится красота — и нет ее. Ведь поезд должен ехать быстро, потому что мы куда-то спешим. А куда, никто толком не знает, зато каждый точно согласен с расписанием и с тем, что торопиться надо, иначе можно не успеть.
Настало время, и мне опостылело ездить, и я устал бояться опоздать. Я захотел наружу под ясное солнце, под высокое небо. Хочу бродить по лесам и лугам, раскапывать старые корни и резать из них странные фигуры, а потом расставлять их у себя в хижине и ждать редкого гостя, чтоб показать. Тот придет, улыбнется, попьет чай из трав и уйдет. А я снова буду тратить время на вырезание и терпеливо ждать еще прохожего. И гадать, какой у него будет голос, и не забывает ли он плевать на наживку перед тем, как рыбу удить. И нюхает ли травы диких лугов, как мой друг Ваня.
Взобью гостю лучшую перину, чтоб он видел цветочные сны, а назавтра встал и ушел, растворясь в утреннем тумане. А я снова отправлюсь искать корни, но в этот раз обязательно найду самый главный. В нем ничего не надо будет добавлять или отрезать. Оставлю его в покое на своем месте, чтобы приходить по потребности, любоваться и вспоминать того гостя, который забыл шарф, и что ему, страннику, наверное сейчас зябко в далекой северной стране, или где он там.
Я жил и не думал о главном. Я долго смотрел на мир через общий телевизор, пытаясь среди никчемного хлама отыскать необычное и интересное. Но видел только катастрофы и происшествия. А ведь это не главное. Важно, как два человека встретились и полюбили друг друга. Важно, как цветут деревья весной, а осенью опадает листва. Очень важно сообщить всему населению, что вот сегодня с дерева упал последний листочек, и скоро наступит зима. Но, вы, граждане, пожалуйста, не волнуйтесь. Зимой тоже есть чему радоваться. Сосульки, например, очень красивые, когда в них отражается солнце. Снегири на белоснежном снегу клюют корм — чудесная картина. Важно, что какой-то дзен-буддист домедитировался до просветления и обрел, наконец, покой. Вот молодчина! Важно, что в селе Покров в крестьянской семье родился потомственный славянин мальчик Петя, и что в тот же миг, вдумайся, читатель, в тот же миг негритянская девочка Муди на другом конце земного шара сделала свой первый шаг. Как рада чернокожая мамочка, а как рад чернокожий папочка! Так почему же двум счастливым чернокожим из Америки не поделиться своей безудержной радостью с нами, всеми жителями Земли. Это ж хорошо, Господи! Но сколько не вглядывайся в экран, не увидеть радостных чернокожих. Там только застывшие в суровом озабоченном несчастье до боли знакомые, но очень далекие и чужие лица. Не важно и не нужно говорить о напастях, о том, что премьер-министр гад и вор, что примадонна, хотя и дура, но вес в обществе и молодого любовника
