– Я преподаю историю Китая в университете.
– Ясно. Пролетарий умственного труда. А я – пролетарий телесного труда. В моем деле капитал – собственный организм. Так что гуляй, пока молода. Я зарабатываю кучу денег, но они у меня не задерживаются. Раз в три месяца стабильно оказываюсь на мели.
– Клиентам с тобой, наверно, весело.
– Да уж, я грустить не люблю. Мое тело – солнечная батарея, поэтому без солнца я функционировать не могу. Я должна вся пропитаться солнцем, продезинфицироваться им. Лунный свет для меня – яд. Это Марио так говорил. Был у меня когда-то парень один, итальянец. Он во время полнолуния делался натуральным психом. Так что оборотни существуют, это я точно знаю. А ты их видел?
У каждого, наверное, бывают такие ночи, когда тобой овладевает какая-то неведомая сила, и ты уже над собой не властен. Хочется изрубить кого-нибудь на куски самурайским мечом, изрешетить из пулемета. Хотя бы представить себе, как все это будет – иначе не уснешь.
Царь Армадилл, я еще не достиг твоей мудрости, я могу сделаться оборотнем. Вдруг вспенится в жилах кровь и побежит в обратную сторону. Каждую клеточку тела пронзит жгучая ненависть ко всему сущему. Я заклокочу, забурлю изнутри, кожа вздуется пузырями. И я перестану видеть и осознавать, что именно вокруг меня рушится и кто кричит от боли. Пусть хоть термоядерный взрыв – мне будет все равно. Царь Армадилл, прежде чем ты вновь предстанешь передо мной, тенью или во плоти, я могу уже умереть, уснуть.
Всю последнюю неделю, до встречи с Мадокой, я превращался в оборотня каждые три часа. В толчее электрички… Когда меня задел плечом пьянчужка… Когда я читал газету… Когда мне встретился на улице агитавтомобиль «патриотов»… Всего не упомнишь. Хаос в мозгу и предельная усталость сводили меня с ума.
Царь Армадилл смеется. Он скрючился, схватился за живот. Он раскачивается передо мной, как люлька. Ну конечно, в ту ночь, когда я стану превращаться в оборотня, он встанет у моего изголовья. И я пробужусь от сна, и он укажет мне путь. Я пойду вслед за красной тенью, мое паломничество продолжится.
Джип проехал через темную криптомериевую рощу и покатил по широкому открытому шоссе, залитому солнцем. Мадока изо всей силы нажала на газ, и машина рванулась вперед, словно брызнувшее семя. Меня прямо вдавило в спинку сидения.
Я думал о том, что ночь проведу с Мадокой. Окажусь ли на высоте? Закрыв глаза, я вспоминал, как выглядели в постели мои прежние подружки. Синди, Кэролайн, Харуми, Кумико, Сюзи, Хелен, Йен-Йен, Софи, Рэйко, Янь Мэй, Таэко, Хитоми, Миюки. Вспомнил заодно и колготки, свисавшие с кровати.
Джип затормозил. Я открыл глаза и увидел колыхающийся под ветром флаг с изображением рыбы. Ниже – выгоревшая на солнце реклама: улыбающаяся девушка в купальнике протягивает бокал кофе со льдом. На бетонной стене вывеска: «Фламинго». Все ясно – придорожный ресторанчик.
– Размяться не хочешь?
Мадока вышла из машины и начала делать зарядку. На щиколотках голых ног позвякивали тонкие, почти как паутинка, цепочки с крошечными серебряными бабочками. Глядя ей в спину, я думал, что она – сама энергия и непосредственность. Богиня, оказавшаяся втиснутой в телесную оболочку.
Забегаловка, очевидно, была у местных жителей чем-то вроде штаба. У одного столика сидели четверо мужчин, у другого еще трое. Между обеими компаниями ощущалась невидимая граница: наверное, одни были рыбаками, а другие крестьянами. Все они, похоже, уже здорово успели набраться. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять – еще несколько кружек пива, один косой взгляд, и начнется потасовка. Наше появление было встречено бессмысленным гоготом. Я сунул руку в карман, где ношу складной швейцарский нож, и одарил присутствующих столь же бессмысленной ухмылкой.
Мы заказали сасими[12] и пиво. Мадока сидела, подперев рукой щеку, и глядела мне прямо в глаза.
– У тебя лицо доброе.
– Лицо как лицо. Особых примет нет.
– Задней мысли нет. У мужиков в глазах часто только одно написано. А у тебя лицо ясное.
– Да? А у тебя огромные черные глаза. Круглые-прекруглые. Такие бывают у зверей и маленьких детей.
– В нашем бизнесе у девочек чаще всего глаза узенькие такие. Интересно, почему? Наверное, щурятся все время, деньги в уме считают. А мне плевать на деньги, мне люди нравятся… Знаешь, я часто езжу куда-нибудь одна. Иногда мне кажется, что я могу подружиться с любым человеком. Характер такой. Поэтому я на работе с мужиками, и на отдыхе с ними же.
Смех Мадоки воздвиг невидимую стену между нами и нашими грозными соседями.
– А деньги у тебя есть? – спросила она.
– Стыдно сказать, но ни гроша. Я понимаю, что это с моей стороны наглость, но не хочешь ли ты нанять меня в услужение? Я был бы очень тебе признателен, Я бы за тобой ухаживал, вел бы машину, ну и вообще…
– Ладно. Но только на время путешествия. Будешь получать пять тысяч иен в день. Делать будешь все, что скажу.
Мы ударили по рукам. Деньги мне вообще-то были не нужны. Мне хотелось любви. Но не той любви, о которой любят болтать женщины, и не той сладенькой любви, которая якобы спасет мир. Я стремился к более сильному чувству – чувству общности, которая возникает у двух сирот, случайно встретивших друг друга.
«Эфир пронизан мириадом волн, поймай средь них одну-единственную, волну сирот, и следуй за нею. И тогда ты найдешь меня. Спасителя сиротского племени». Это из Откровения царя Армадилла…
Увидев море, Мадока развеселилась пуще прежнего и принялась подпевать играющему магнитофону. «А эту песенку знаешь? Это же моя любимая!» – говорила она, вставляя очередную кассету. Я, единственный слушатель, был благодарен своему диск-жокею (он же вокалист), хотя со слухом у Мадоки дела обстояли неважно.
На закате солнца мы остановились в мотеле. Из нашего двойного номера была видна оранжевая чешуя
