Уайтхоллу. Благополучно прибыв во дворец, он спросил мейстера Линклейтера, помощника смотрителя кухни его величества. Ему ответили, что мейстера Линклейтера нельзя видеть, так как он занят приготовлением куриного бульона с луком-пореем для самого короля.
— Передайте ему, — сказал Мониплайз, — что приятель-земляк желает поговорить с ним о весьма важном деле.
— Приятель-земляк? — переспросил Линклейтер, когда ему передали эту неотложную просьбу. — Ладно, впустите его, чтоб его черти взяли! Небось какой-нибудь рыжий долговязый эдинбуржец, прослышав о моем повышении, явился наниматься с моей помощью вертельщиком или кухонным служителем. Как мешают человеку, идущему в гору, всякие приятели, которые цепляются за его подол, надеясь, что он потянет их за собой. А-а, Ричи Мониплайз, ты ли это? Что привело тебя сюда? Если в тебе признают того олуха, что на днях испугал лошадь короля…
— Не будем вспоминать того, что было, сосед, — сказал Ричи. — Я опять по тому же делу: мне надо поговорить с королем.
— С королем? Ты совсем рехнулся, — проговорил Линклейтер и, повернувшись к своим помощникам, закричал: — Эй, следите за вертелами, бездельники! Pisces purga! Salsamenta fac macerentur pulchre, note 149 я научу вас понимать латынь, мошенники, как подобает поварам короля Иакова! — Затем тихим голосом, предназначая свои слова для ушей одного Ричи, он продолжал: — Разве тебе не известно, как отличился вчера твой господин? Не скрою от тебя, что его выходка заставила кое-кого дрожать за свое место.
— Ну, хорошо, Лори, но на этот раз ты должен помочь мне вручить во всемилостивейшие руки короля вот это пустяковое прошеньице. Ручаюсь тебе, что содержание его придется королю как нельзя более по вкусу.
— Ричи, — ответил Линклейтер, — ты как будто задался целью прочесть молитву на конюшне, где за твоей голой спиной будут стоять два конюха с кнутами в руках и приговаривать «аминь».
— Нет, нет, дружище Лори, — возразил Ричи, — я теперь научился писать челобитные, и ты сам это увидишь, если передашь эту бумагу королю.
— Нет, я к ней пальцем не притронусь, — отвечал осторожный служитель королевской кухни. — Но вот сейчас королю в кабинет подадут куриный бульон с луком-пореем. Я не могу помешать тебе положить письмо между золотой чашей и подносом. Его святейшее величество непременно увидит письмо, когда поднимет чашу, чтобы выпить бульон.
— Этого только мне и надо, — сказал Ричи и положил письмо под чашу; едва успел он это сделать, как вошел паж, чтобы отнести кушанье королю.
— Так, так, сосед, — сказал Лоренс, когда бульон был унесен, — если это доведет тебя до лозы или до плети, то ты сам этого добивался.
— Никого другого мне за это винить не придется, — ответил Ричи с невозмутимым и самодовольным упрямством, которое составляло отличительную черту его характера; после чего он стал ожидать дальнейших событий, не замедливших произойти. Через несколько минут в кухне появился сам Максуэл и торопливо спросил, кто положил письмо на королевский поднос. Линклейтер заявил о полной непричастности к этому, а Ричи Мониплайз безбоязненно выступил вперед и торжественно произнес:
— Это сделал я.
— В таком случае следуй за мной, — сказал Максуэл, с любопытством поглядев на Ричи.
Они поднялись по потайной лестнице, по той самой лестнице, которая при дворе считалась более короткой дорогой к власти, чем даже grandes entrees. note 150
Когда они вошли в приемную — по описанию Ричи: «плохо убранную комнату», — провожатый сделал Ричи знак подождать, а сам скрылся в кабинете. Совещание продолжалось недолго, и когда Максуэл отворил дверь, чтобы выйти, Ричи услышал конец разговора:
— Ты уверен, что он нам не опасен? Я уже раз попался на удочку. Будь неподалеку, но не подходи к дверям ближе, чем на три локтя. Если я возвышу голос, кидайся ко мне на помощь, как сокол, но когда я буду говорить тихо, держи свои длинные уши подальше. А теперь впусти его.
По знаку Максуэла Ричи вошел и очутился перед лицом короля. Всякий человек такого происхождения и воспитания, как Ричи, да многие и познатнее, растерялись бы, оказавшись наедине со своим государем. Но Ричи Мониплайз был о себе слишком высокого мнения, чтобы почувствовать замешательство. Церемонно поклонившись, он снова выпрямился во весь рост и застыл как столб.
— Они у тебя, любезный, у тебя? — возбужденно спросил король, суетясь как в лихорадке и разрываясь между надеждой, нетерпением, страхом и недоверчивостью. — Давай их сюда, давай и не говори ни слова, я повелеваю тебе как нашему подданному.
Ричи вынул из-за пазухи шкатулку и, опустившись на одно колено, подал ее королю; тот торопливо открыл ее и, увидав рубиновое ожерелье, уже знакомое читателю, впал в какой-то экстаз, принялся целовать драгоценные камни, словно одушевленные существа, и без конца повторять с ребяческим восторгом: Onyx cum prole, silexque. Onyx cum prole! note 151 Ах вы мои славные, любезные искорки, мое сердце трепещет, как птичка, от радости, что я снова вижу вас.
Тут он повернулся и, заметив, что поведение его вызвало угрюмое подобие улыбки на обычно неподвижной физиономии Ричи, мгновенно перешел от веселья к неудовольствию и сказал:
— Остерегитесь, сэр, не вздумайте смеяться над нами, вашим венценосным государем.
— Избави бог, чтоб я стал смеяться, — ответил Ричи, придавая своему лицу его обычную суровость. — Я улыбнулся только для того, чтобы привести черты моего лица в соответствие с веселым лицом вашего величества.
— Ты говоришь как почтительный подданный и честный человек, — сказал король. — Но кто ты такой, черт возьми?
— Я Ричи Мониплайз, сын старого Манго Мониплайза, жившего у Западных ворот в Эдинбурге, что в свое время имел честь поставлять для стола вашего величества и матушки вашего величества говядину и другие съестные припасы.
— Ах вот что! — сказал со смехом король, который обладал весьма полезным в его положении свойством — цепкой памятью, позволявшей ему помнить любого, с кем ему доводилось сталкиваться хотя бы на миг. — Ты тот самый изменник, по чьей милости мы чуть не растянулись посреди двора? Но мы все- таки удержались в седле. Aequam memento rebus in arduis servare. note 152 Ну, ну, не огорчайся, Ричи. Столько раз честные люди оказывались изменниками, что справедливости ради изменник хоть изредка должен contra expectanda note 153 обернуться честным человеком. А как попали к тебе наши драгоценности, любезный? Ты пришел от Джорджа Гериота?
— Вовсе нет, государь. С позволения вашего величества, я пришел так, как сражался Гарри Уинд — сам по себе, а не по чьему-либо поручению, ибо надо мной нет других хозяев, кроме того, кто меня создал, вашего всемилостивейшего величества, который мною управляет, и благородного Найджела Олифанта, лорда Гленварлоха, который кормил меня, бедняга, до тех пор, пока мог прокормить себя.
— Опять этот Гленварлохид! — воскликнул король. — Клянусь честью, он подстерегает нас на каждом шагу! Тсс, Максуэл стучится в дверь. Верно, пришел Джордж Гериот сообщить, что он не может отыскать драгоценности. Спрячься за драпировку, Ричи, стой тихо, любезный, не чихай, не кашляй, не дыши! Звонкий Джорди так любит показывать свой блестящий ум, но так чертовски неохотно расстается со своими блестящими монетами, что, клянусь нашей королевской честью, я с радостью его проучу.
Ричи, повинуясь приказанию добродушного короля, спрятался за драпировку, а монарх, никогда не позволявший своему королевскому достоинству становиться поперек дороги хорошей шутке, собственноручно поправил драпировку, чтобы никто не заподозрил засады, и спросил у Максуэла, в чем дело. Максуэл ответил так тихо, что Ричи не расслышал его слов, а между тем необычность положения ни в коей мере не уменьшила присущего ему любопытства и желания утолить его елико возможно.
— Пусть Джорди Гериот войдет, — сказал король.
Насколько Ричи мог видеть в щелку, честный горожанин если и не был обуреваем волнением, то, во всяком случае, казался смущенным. Страсть короля к забавной и остроумной шутке поистине должна была
