— А не лучше ли, король всех сорванцов, — сказала миссис Урсула, — свести теперь с ним счеты? И с помощью этого шотландского лорда, который отнял у тебя, по твоим словам, деньги и возлюбленную, вернуть то и другое в самом непродолжительном времени?
— Как же это ваша мудрость дошла до таком заключения? — спросил подмастерье. — Вернуть деньги — я еще могу понять, стоит только принять ваше предложение; но что касается моей прекрасной Маргарет, то как эта услуга лорду, которым только и занята ее глупенькая головка, может пойти мне на пользу, я не могу уразуметь.
— А это потому, что, говоря попросту, — сказала миссис Урсула, — ты разбираешься в женском сердце не лучше, чем норфолкский гусь. Послушай, любезный. Если я расскажу мистрис Маргарет, что молодому лорду не удалось спастись из-за твоего неучтивого отказа помочь ему, вот тогда ты опротивеешь ей навеки. Она возненавидит тебя так же, как того палача, что отрубит руку Гленварлоху, и она еще крепче влюбится в своего лорда. Лондон по меньшей мере недели три будет только о нем говорить, только о нем думать, и после всей этой кутерьмы его никакими силами не вышибешь у Маргарет из головы, ибо ничто не доставляет молодой девушке столько удовольствия, как быть причастной к делам того, о ком говорят все окружающие. Если и в самом деле он подвергнется такому наказанию, едва ли она его когда-нибудь забудет. В царствование королевы Елизаветы я видела, как вешали одного красивого молодого джентльмена по имени Бэбингтон, так на что я была тогда совсем девчонкой, и то потом целый год он не шел у меня из головы. Короче говоря, помилуют Гленварлоха или покарают, он останется в Лондоне, и присутствие его будет поддерживать безрассудную страсть глупой девушки. А вот если он скроется…
— А ну-ка, объясните, какая мне будет от этого польза? — подхватил Дженкин.
— Коли он скроется, — продолжала свое рассуждение хозяйка, — ему придется оставить королевский двор на долгие годы, если не на всю жизнь; а кто не знает старой поговорки: «с глаз долой — из сердца вон»?
— Правда, истинная правда, — сказал Дженкин, — вы говорите как оракул, мудрейшая Урсула.
— Ну вот, наконец-то образумился, — промолвила лукавая миссис Садлчоп. — Когда же мы избавимся от лорда раз и навсегда, то кто, я спрашиваю тебя, станет задушевным другом балованной красотки, кто заполнит пустоту в ее сердечке? Да кто, как не ты, краса подмастерьев?! Она увидит, что ты поборол собственные желания и подчинился ее желаниям, а это ценит любая женщина; ты подверг себя риску, выполняя ее приказания; а что больше всего нравится женщине, как не храбрость и беспрекословная преданность? К тому же в твоих руках ее тайна, ей поневоле придется относиться к тебе благосклонно и с уважением, оказывать тебе доверие и встречаться с тобой наедине, пока она не станет плакать уже только одним глазком по отсутствующему возлюбленному, которого никогда больше не увидит, и не подмигнет весело другим глазком тому, кто подле нее. И коли тут ты не сумеешь воспользоваться обстоятельствами, то ты совсем не тот проворный и ловкий малый, за какого все тебя считают. Ну как, хорошо ли я говорила?
— Вы говорили как королева, о могущественная Урсула! — воскликнул Дженкин Винсент. — Я повинуюсь вашей воле.
— Тебе, кажется, хорошо знаком Эльзас? — продолжала наставница.
— Недурно, недурно, — ответил он, кивая головой. — Я слыхивал там стук костей до того, как превратился в джентльмена и повадился ходить со светскими щеголями в ресторацию шевальера Боже, как его называют, — притон не хуже эльзасских, хотя перышки у этого понаряднее.
— И надо думать, к тебе отнесутся в Эльзасе с уважением?
— Ого, — ответил Вин, — как надену я опять свою бомбазиновую куртку да возьму под мышку шкворень, так смогу гулять по Эльзасу ночью, как по Флит-стрит среди бела дня. Никто не посмеет тронуть принца подмастерьев и короля дубинок. Все знают, что я могу нагрянуть к ним с самыми рослыми молодцами нашего квартала.
— А знаешь ли ты речную братию?
— Могу поговорить с каждым лодочником от Ричмонда до Грейвсенда на его наречии. Сверх того, знаком со всеми гребцами, от Джона Тейлора, поэта, до малыша Сверчка Зубоскала, который, когда гребет, всегда скалит зубы, словно остряк-самоучка.
— И ты можешь носить любое платье и выдавать себя за кого угодно, будь то лодочник, мясник или пехотинец? — продолжала Урсула.
— Лучшего комедианта не найдется во всем Лондоне, вы отлично это знаете, сударыня, — ответил подмастерье. — Я могу потягаться с настоящими актерами из «Глобуса» или из «Фортуны», если начну представлять любые роли, кроме джентльменов. Только снимите с меня эти проклятые тряпки, в которые меня засунул сам черт, и тогда одевайте во что хотите, всякое платье пристанет ко мне так, словно я в нем родился.
— Хорошо, мы еще как-нибудь поговорим о твоем превращении, — сказала миссис Урсула, — и платье тебе подберем и денег достанем — их немало понадобится, чтобы довести дело до благополучного конца.
— Но откуда вы возьмете столько денег? — спросил Джеикин. — Я хотел бы получить ответ на свой вопрос, прежде чем дотронусь до них.
— Какой же ты дурак, что спрашиваешь. Допустим, я сама охотно ссужу свои деньги, чтобы угодить молодой даме. Что тут худого?
— Ничего подобного и допускать не стану, — живо откликнулся Дженкин. — Я знаю, что у вас свободных денег не водится, да если б и водились, вы с ними не расстанетесь. Нет, вы меня не проведете. Должно быть, это деньги самой Маргарет.
— Ах ты недоверчивый щенок! А если и так, то что с того?
— А то, что я сию же минуту отправлюсь к ней и узнаю, честным ли путем попала к ней такая куча Денег; я скорее повешусь, чем допущу, чтобы она доставала их с помощью обмана. Хватит того, что я сам натворил, незачем впутывать бедную Маргарет во всякие подлости. Я пойду к ней и предостерегу ее; клянусь богом, я так и сделаю.
— Ты с ума сошел, — не на шутку встревожилась миссис Садлчоп. — Послушай меня. Не знаю, от кого именно она получила деньги, но твердо уверена в том, что ей дали их в доме ее крестного отца.
— Но мейстер Джордж Гериот не вернулся еще из Франции, — возразил Дженкин.
— Нет еще, — ответила Урсула, — но мистрис Джудит дома, а та странная леди, которую называют привидением мейстера Гериота, никуда не выходит.
— Это верно, миссис Садлчоп, — согласился Дженкин. — Я думаю, вы угадали. Говорят, у этой леди водятся-таки деньжата. Что ж, коли Маргарет может достать горсть волшебного золота, пусть себе тратит на здоровье.
— Ах, Джин Вин, — проговорила Урсула, понижая голос почти до шепота, — и у нас бы не было недостатка в деньгах, если б мы разгадали загадку этой леди!
— Пускай себе разгадывает кто хочет, — ответил Дженкин. — Я никогда не стану совать нос в чужие дела. Мейстер Джордж Гериот — достойный, именитый горожанин, который делает честь всему Лондону. Он может располагать собственным домом, как ему заблагорассудится. В позапрошлом году поговаривали, что какой-то сброд собирался вломиться к нему пятого ноября из-за того будто, что он завел монастырь у себя в доме, как старая леди Фолджамб. Но за мейстера Джорджа стоят горой все подмастерья, и если б у той сволочи хватило духу напасть, наши удалые молодцы разогнали бы их ко всем чертям.
— Ну, хорошо, хорошо, оставим это, — сказала Урсула. — А теперь скажи мне, как ты устроишься, чтобы исчезнуть из лавки на денек-другой? Сам понимаешь, что эти дела не так скоро делаются.
— Вот про это не знаю что и сказать, — ответил Дженкин. — Я всегда служил верой и правдой. У меня духу недостанет отлынивать от работы и воровать у хозяина не только деньги, но и время.
— Так ведь речь идет о том, чтобы вернуть ему деньги, — возразила Урсула, — а иначе вряд ли он их увидит. Не мог бы ты на несколько деньков отпроситься в Эссекс проведать своего дядюшку? Ведь может же он заболеть?
— Видно, так тому и быть, ничего не поделаешь, — с тяжелым вздохом ответил Дженкин. — Но в другой раз меня так легко не заманят на темные, кривые дорожки.
— Тогда хватит разговоров, — сказала хозяйка, — иди проси позволения уехать сегодня же вечером, а потом возвращайся сюда и я познакомлю тебя еще с одним участником нашего дела. Постой постой! Малый
