— Почти все остатки одного зуба пропали в снегу. Но анализ все же показывает эмаль, дентин, цемент, обезвоженную пульпу, налет табака и следы свинца.
— Пломба? — спросил Аркадий.
— Девять граммов, — ответил Левин, имея в виду пулю. — Удовлетворены?
— Значит, это Рыжий, парень, который красил волосы?
— ПГ-2, черт вас побери!
…Рыжий находился внизу, в холодильнике. Тело привезли в прозекторскую. Аркадий нещадно задымил.
— Отойдите от света, — оттолкнул его локтем Левин. — Мне казалось, что вы терпеть не можете таких вещей.
В середине верхней челюсти зияла дыра, по краям которой торчали прокуренные боковые резцы. Левин выковыривал кусочки челюсти и складывал на влажное стекло. Когда кусочки покрыли его, он зашагал к стоящему на столе микроскопу.
— Знаете ли вы, что ищете, или просто догадываетесь? — спросил он Аркадия.
— Догадываюсь, но никто не станет грабить заведомо пустой сейф.
— Вы правы, — патологоанатом наклонился к микроскопу, двигая кусочки кости на стекле. Начав с десятикратного увеличения, он вращал линзы окуляра. Аркадий подвинул стул и сел спиной к трупу. Левин по одной снимал со стекла крупинки кости.
— Я послал к вам заключение, которое, возможно, вы еще не видели, — сказал Левин, — Кончики пальцев срезаны большими ножницами. На обеих сторонах ран отчетливо видны вдавлины. Ткани лица удалены не скальпелем, разрезы не такие тонкие, на кости глубокие царапины. Я бы сказал, ножом, очень острым охотничьим ножом. — На стекле осталась только мелкая пыль. — Взгляните-ка.
Увеличенная в двести раз, пыль казалась обломками слоновой кости вперемешку с кусками розовой древесины.
— Это что?
— Гуттаперча. Зуб был мертвый и хрупкий, потому и рассыпался. Нерв был удален, канал запломбирован гуттаперчей.
— Я не знал, что есть такой материал.
— У нас нет. И в Европе гуттаперчей не пользуются, только в Америке, — Левин насмешливо ухмыльнулся в ответ на широкую улыбку Аркадия. — Нечем гордиться — просто повезло.
— Да я и не горжусь.
Вернувшись на Новокузнецкую, Аркадий, не раздеваясь, напечатал:
Он поставил подпись и дату, вынул рапорт из машинки, оставил себе копию, и бережно, словно постановление о помиловании, взяв в руки оригинал, понес его в соседний корпус. Ямского не было на месте. Аркадий положил рапорт на середину прокурорского стола.
Когда днем вернулся Паша, следователь сидел в рубашке, листая какой-то журнал. Паша поставил свой старый громоздкий магнитофон и с размаху уселся на стул.
— Никак, подали в отставку?
— Не угадал, Паша. Я чувствую себя как поднимающийся к небу воздушный шарик, мыльный пузырь, как свободно парящий орел — короче, как человек, успешно увильнувший от ответственности.
— О чем вы говорите? Я же раскусил, в чем дело.
— Дела больше нет.
Аркадий рассказал о зубе убитого.
— Американский шпион?
— Какое нам дело, Паша? Нам годится любой мертвый американец. Теперь Приблуде придется взять дело к себе.
— И приписать себе все заслуги!
— Теперь-то мы его подставим. Это дело должно было отойти к нему с самого начала. Тройное убийство нашим уголовникам не свойственно.
— Знаю я КГБ. Этих костоломов. После того, как мы сделали всю работу…
— Какую работу? Мы даже не знаем, кого убили, не говоря уж об убийце.
— Они получают вдвое больше нас, у них свои магазины, шикарные спортклубы, — Паша сел на любимого конька. — Можете вы мне сказать, чем они лучше меня, почему мне никогда не предлагали там работу? Стал я хуже от того, что по воле случая оказался внуком князя? Видите ли, им нужно, чтобы у тебя в роду было десять поколений пота и грязи или чтобы ты говорил на десяти языках.
— Что касается пота и грязи, то Приблуда даст тебе сто очков вперед. Но я не уверен, что он знает больше одного языка.
— Будь возможность, я бы выучил французский и китайский, — продолжал свое Паша.
— Ты же знаешь немецкий.
— Всё знают немецкий. И биография у меня, как у всех. Теперь вся слава достанется им. И это после того, как мы докопались до… как его?
— Зуба.
— …твою мать. — Национальное ругательство не звучало оскорблением, а лишь выражало расстроенные чувства.
Оставив захандрившего Пашу, Аркадий пошел к Никитину. Старшего следователя по контролю за соблюдением постановлений правительства не было на месте. Ключом от стола Никитина он открыл деревянный шкаф, в котором кроме телефонного справочника стояли четыре бутылки водки. Он взял только одну.
— Значит, тебе больше хочется быть сопливым костоломом, чем хорошим сыщиком, — вернувшись, упрекнул он Пашу. Сыщик безутешно уставился глазами в пол. Аркадий разлил водку по стаканам.
— Пей.
— За что? — пробормотал Паша.
— За твоего деда, за князя! — предложил Аркадий.
Глядя на открытую дверь, Паша в замешательстве покраснел.
— За царя! — добавил Аркадий.
— Да вы что? — Паша закрыл дверь.
— Пей, не трусь.
После нескольких глотков Паша уже не чувствовал себя таким несчастным. Они выпили за криминалистический талант капитана Левина, за неизбежное торжество советского правосудия и за открытие навигации во Владивостоке.
— За единственного порядочного человека в Москве, — сказал Паша.
— За кого же? — спросил Аркадий, ожидая шутки.
— За вас, — ответил Паша и выпил.
— Честно говоря, — Аркадий посмотрел на свой стакан, — то, чем мы занимались эти два дня, было не совсем порядочно. — Подняв глаза, он увидел, что настроение у сыщика снова начинает падать. — Да, ты сказал, что сегодня «раскусил, в чем дело». Ну-ка, расскажи.
Паша пожал плечами, но Аркадий, чувствуя, что Паше хочется рассказать, продолжал настаивать. Целый день, проведенный в разговорах с бабушками, не мог быть бесплодным.
— Я подумал, — Паша старался собраться с мыслями, — что, может быть, звуки выстрелов заглушались не только снегопадом. Потеряв почти все время на разговоры с лоточницами, я пошел
