Он провел Аркадия в нишу, где уже сидели двое покрытых потом мужчин. Стол был уставлен наполненными икрой и лососиной серебряными блюдами, тарелками с тонкими ломтиками белого хлеба, маслом и лимонами и бутылками с минеральной водой, водкой и настойками.
— Товарищ первый секретарь Генерального прокурора и академик, разрешите познакомить вас с Аркадием Васильевичем Ренко, следователем по делам об убийствах.
— Сын генерала, — усаживаясь, добавил судья. На него не обратили внимания.
Аркадий через стол пожал им руки. Первый секретарь, большой и волосатый, походил на обезьяну, а академик страдал из-за своего сходства с Хрущевым. За столом царила атмосфера непринужденности и дружелюбия, как в одном фильме, где царь Николай купался в бане со своим Генеральным штабом. Ямской плеснул в стакан перцовки — «хороша после дождя» — и положил Аркадию горку икры на хлеб. Не какой- нибудь паюсной, а самой свежей и крупной, какую Аркадий уже много лет не видал в магазинах. Он проглотил бутерброд в два приема.
— Если помните, следователь Никитин работал на грани совершенства. Аркадий Васильевич достиг совершенства. Так что Предупреждаю, — тихо и размеренно произнес Ямской, пародируя самого себя, — если собираетесь избавиться от своих жен, поищите другой город.
Клочья пара из бассейна проникли под перегородку, оставив во рту привкус серы. Правда, даже приятно — как привкус в настойке. Никуда не нужно ехать, чтобы отдохнуть душой, подумал Аркадий, стоит лишь искупаться под площадью Дзержинского, что и делают герои, страдающие от лишнего веса.
— «Белый динамит» из Сибири, — первый секретарь вновь наполнил стакан Аркадия. — Чистый спирт.
Академик, сообразил Аркадий, принадлежит к этому узкому кругу не за свои труды, скажем, в области медицинских исследований, а благодаря тому, что он — один из идеологов.
— История учит нас пристально следить за Западом, — изрек академик. — Маркс доказывает неизбежность интернационализма. Поэтому мы не должны спускать глаз с проклятой немчуры. Стоит нам на минуту зазеваться, они тут как тут — снова будут вместе, поверьте моему слову.
— Кто ввозит к нам наркотики? — решительно заявил первый секретарь. — Те же немцы да чехи.
— Пусть на свободе лучше останутся десять убийц, чем один торговец наркотиками, — вставил судья. По груди его рассыпалась икра.
Ямской подмигнул Аркадию. Где, как не в прокуратуре, знали, что коноплю в Москву доставляли грузины, а ЛСД изготавливали студенты химфака. Аркадий слушал невнимательно, занятый лососиной, приправленной укропом, а потом в полудреме расслабился на диванчике. Ямской, кажется, тоже был больше настроен слушать. Он сидел, сложив руки на груди, время от времени прикладываясь к еде, вернее, к водке. Беседа обтекала его, как вода обтекает скалу.
— Вы согласны, следователь?
— Простите? — Аркадий утратил нить разговора.
— Относительно вронскизма? — спросил первый секретарь.
— Это было еще до того, как Аркадий Васильевич пришел к нам, — объяснил Ямской.
Вронский. Аркадий вспомнил имя следователя из московской областной прокуратуры, который не только брал под защиту книги Солженицына, но и осуждал слежку за политическими активистами. Разумеется, Вронский уже давно не следователь и одно упоминание его имени воспринималось в юридических кругах с отвращением. Правда, «вронскизм» означал нечто другое, менее определенное и ощутимое. Это веяние шло с другой стороны.
— Если что и следует подвергать критике, искоренять и ломать, — поучал академик, — так это, вообще говоря, стремление ставить приверженность букве закона выше интересов общества, а если конкретно, бытующую среди следователей склонность ставить собственное толкование закона выше широко понимаемых задач правосудия.
— Иными словами, вронскизм — это индивидуализм, — вставил первый секретарь.
— И эгоцентричный интеллектуализм, — добавил академик, — питательной средой которого являются карьеризм и самолюбование кажущимися успехами до такой степени, что они начинают угрожать коренным, неотъемлемым интересам более важных структур.
— Потому что, — сказал первый секретарь, — раскрытие каждого отдельного преступления, в сущности, даже сами законы — всего лишь бумажные флаги, развевающиеся над нерушимым бастионом нашего политического строя.
— И когда появляется поколение юристов и следователей, путающих фантазию с действительностью, — продолжал академик, — когда бумажные законы душат работу органов правосудия, время сорвать эти флаги.
— И если при этом свалятся несколько вронскистов, тем лучше, — сказал Аркадию первый секретарь. — Согласны?
Первый секретарь наклонился вперед, опершись костяшками пальцев о стол, а академик повернул к Аркадию свое круглое брюхо клоуна. Аркадий следил за напряженным косым взглядом Ямского. Прокурор, должно быть, еще когда окликнул Аркадия на улице, знал, куда заведет разговор в бане. Взгляд Ямского говорил: «Будь внимателен… осторожней».
— Вронский? — заметил Аркадий. — Он, кажется, еще и писатель?
— Верно, — ответил первый секретарь, — правильно подмечено.
— К тому же и жид, — добавил академик.
— В таком случае, — Аркадий положил лососины на ломтик хлеба, — можно сказать, что нельзя спускать глаз со всех следователей, если они к тому же евреи и писатели.
Первый секретарь вытаращил глаза. Он взглянул на академика и на Ямского, потом снова на Аркадия. Сначала неуверенно ухмыльнулся и вдруг расхохотался.
— Ну и дает! Неплохо для начала!
Разговор потерял остроту и перешел на еду, спорт и секс. Через несколько минут Ямской пригласил Аркадия пройтись вокруг бассейна. Появились новые чины. Одни моржами плескались в подогретой воде, другие белыми и розовыми тенями двигались за резными перегородками.
— Сегодня вы выглядите особенно проницательным и уверенным в себе, способным отпарировать любой удар. Хорошо, это мне нравится, — Ямской похлопал Аркадия по спине. — Во всяком случае, через месяц начинается кампания против вронскизма. Тебя предупредили заранее.
Аркадий думал, что Ямской ведет его к выходу. Однако прокурор привел его в нишу, где находился молодой человек, занятый тем, что намазывал маслом ломтики хлеба.
— Вы, кажется, знакомы друг с другом. Это Евгений Мендель, ваши отцы были закадычными друзьями. Евгений работает в Министерстве торговли, — представил Аркадию Ямской молодого человека.
Евгений попытался сидя изобразить поклон. У него было дряблое брюшко и реденькие усы. Он был моложе Аркадия, и тому смутно вспомнился вечно хныкавший толстый малый.
— Эксперт по международной торговле, — Евгений при этих словах покраснел, — представитель нового поколения.
— Отец… — начал было Евгений, но Ямской, внезапно извинившись, оставил их вдвоем.
— Да? — Аркадий из вежливости пробовал продолжить разговор.
— Минутку! — извинился Евгений. Он с головой ушел в прерванное занятие — намазывал хлеб маслом и добавлял солидные порции икры, так что каждый ломтик стал похож на цветок подсолнуха с черной сердцевиной и желтыми лепестками. Аркадий присел и налил себе шампанского.
— Я, в частности, курирую связи с американскими компаниями, — оторвался Евгений от своих творений.
— О! Должно быть, это новое для вас поле деятельности? — Аркадий ждал возвращения Ямского.
— Совсем нет. У нас же много старых друзей. Арманд Хаммер, например, сотрудничал еще с Лениным. В тридцатых годах «Кемико» строила нам заводы по производству аммиака. Форд в тридцатых делал нам грузовики. Мы думали, что они будут снова сотрудничать с нами, но они все испортили. «Чейз Манхэттен» поддерживает деловые отношения с Внешторгбанком еще с 1923 года.
