— Ты уже в нее влюбился. Не спеши, дорогой, походи, посмотри.
— Правда, ничего, — Аркадий не спеша обошел машину сзади.
— Сразу видно, что человек разбирается в машинах, — грузин многозначительно поднял палец. — Тридцать тысяч километров. Есть люди, которые сбрасывают километраж, но я не из таких. Мыл и полировал каждую неделю. Посмотри, какие «дворники»! — достал он их из пакета.
— И дворники ничего.
— Совсем новая. Сам видишь. — Он заслонил спиной Аркадия и написал карандашом на пакете: «15.000».
Аркадий сел в машину и оказался почти на полу — сиденье было вконец истерто. Пластмассовая баранка вся в мелких трещинах, как бивень с кладбища слонов. Он повернул ключ зажигания и в зеркало заднего обзора посмотрел на шлейф черного дыма.
— Ничего, — он вылез из машины. В конце концов, сиденье можно перетянуть, а мотор подремонтировать, зато кузов был в прекрасном состоянии.
— Я знал, что ты так скажешь. Покупаешь?
— А где Голодкин?
— Голодкин, Голодкин, — ломал голову грузин. — Что это такое — человек, машина? — Он никогда не слыхал такого имени… пока следователь не предъявил удостоверение, все еще держа ключи от зажигания. — Ах, тот самый Голодкин! Тот самый негодяй! Он только что уехал.
— Куда? — поинтересовался Аркадий.
— В «Мелодию». Когда вы его найдете, скажите ему, что честные люди, как я, платят комиссионные государству, а не такой шпане, как он. А вообще, уважаемый товарищ, руководящим работникам я могу сделать скидку…
Проспект Калинина был застроен пятиэтажными прямоугольниками из бетона и стекла вперемежку с 25-этажными зданиями, тоже из бетона и стекла. Копии проспекта Калинина можно было увидеть в любом новом городе, но ни один не был так величествен, как их московский прототип. Над пешеходными туннелями мчались восемь рядов машин. Аркадий и Паша сидели за столиком кафе на открытом воздухе напротив узкого высотного здания, в котором помещался магазин грампластинок «Мелодия».
— Летом здесь веселее, — заметил Паша, дрожа над кофейным пломбиром с клубничным сиропом.
На другой стороне проспекта появилась и свернула в переулок ярко-красная «тойота». Минуту спустя Федор Голодкин в шикарном пальто, каракулевой шапке, ковбойских сапогах и джинсах не спеша вошел в магазин. Следователь и Паша тем временем поднимались из туннеля.
Сквозь витрину «Мелодии» они видели, что Голодкин не стал подниматься на второй этаж, в отдел классической музыки. Паша остался в дверях, а Аркадий прошел в магазин мимо подростков, дергающихся под рок-н-ролл. В глубине зала, между стеллажами, Аркадий увидел, как рука в перчатке перебирает альбомы с речами политических деятелей. Подойдя поближе, он мельком взглянул на модную прическу из рыжеватых волос, опухшее лицо со шрамом у рта. Из угла выходил продавец, убирая в карман деньги.
— «Речь Л.И.Брежнева на Двадцать четвертом съезде партии», — прочел вслух Аркадий, подходя к Голодкину.
— Отвали, — Голодкин толкнул Аркадия локтем, но тот завернул ему руку назад, так что Голодкин головой достал до своих сапог. Из конверта к ногам Аркадия выкатились три пластинки. «Кисс», «Роллинг стоунз», «Пойнтер систерс».
— Веселый съезд, — заметил Аркадий.
Голодкин тупо глядел из-под красных набрякших век. Ни модная прическа, ни отлично пошитый костюм не мешали Аркадию избавиться от впечатления, будто перед ним извивающийся на крючке угорь. Заполучив Голодкина в прокуратуру на Новокузнецкой, Аркадий поймал его сразу на несколько крючков. Во-первых, Голодкин на законном основании находился в полном распоряжении Аркадия. До окончания следствия ему нельзя было пригласить адвоката. Во-вторых, в течение сорока восьми часов Аркадий даже не был обязан ставить в известность прокурора о задержании Голодкина. К тому же, доставив Голодкина туда, где работал и Чучин, он тем самым наводил того на мысль, что либо старший следователь по особым делам поставил крест на своем главном осведомителе, либо самому Чучину что-то грозит.
— Я не меньше вашего удивился, когда увидел эти пластинки, — возражал Голодкин, когда Аркадий вел его в комнату для допросов на первом этаже. — Здесь какая-то ошибка.
— Спокойнее, Федор, — Аркадий удобно устроился по другую сторону стола. Подвинул арестованному штампованную жестяную пепельницу. — Курите.
Голодкин открыл пачку «Уинстона» и широким жестом предложил собеседнику.
— Лично я предпочитаю советские, — любезно отказался Аркадий.
— Вам самим станет смешно, когда увидите, что все произошедшее — ошибка, — убеждал Голодкин.
В комнату вошел Паша со стопкой папок.
— Мое дело? — полюбопытствовал Голодкин. — Теперь-то вы увидите, что я ваш. Я уже давно с вами сотрудничаю.
— А грампластинки? — спросил Аркадий.
— Хорошо. Расскажу все как на духу. Операция с грампластинками задумана с целью проникнуть в сеть заговорщиков в рядах интеллигенции.
Аркадий постучал пальцами по столу. Паша достал бланк обвинительного заключения.
— Спросите любого, вам скажут, — продолжал Голодкин.
— Гражданин Федор Голодкин, проживающий по улице Серафимова, 2, город Москва, — начал читать Паша, — вы обвиняетесь в том, что препятствовали женщинам принимать участие в государственной и общественной деятельности, подстрекали несовершеннолетних к совершению преступлений.
Неплохое определение сутенерства: тянуло на четыре года. Голодкин откинул волосы назад и свирепо посмотрел на следователя.
— Возмутительно!
— Подождите, — остановил его Аркадий.
— Вы обвиняетесь, — продолжал Паша, — в незаконном получении комиссионных за перепродажу личных автомобилей, в эксплуатации людей при перепродаже жилплощади, в продаже с целью наживы предметов религиозного культа.
— Все это вполне объяснимо, — обратился Голодкин к Аркадию.
— Вы обвиняетесь в том, что ведете паразитический образ жизни, — продолжал читать Паша. На этот раз угорь завертелся. Указ против тунеядства первоначально имел в виду цыган, но потом с широким прицелом был распространен на диссидентов и всякого рода спекулянтов. Наказание — как минимум поселение где-нибудь в деревянной халупе ближе к Монголии, нежели к Москве.
Лицо Голодкина скривилось в короткой злой усмешке.
— Я все отрицаю.
— Гражданин Голодкин, — напомнил ему Аркадий, — вам известно о наказании за отказ помогать официальному расследованию. Судя по вашим словам, вы знакомы с нашими порядками.
— Я говорил… — он остановился, чтобы снова закурить «Уинстон», и сквозь клубы дыма смерил взглядом груду бумаг. Только Чучин мог дать им столько документов. Чучин! — Я работал на… — тут он снова запнулся, несмотря на поощряющий взгляд Аркадия. Подставлять другого старшего следователя было равносильно самоубийству. — Что бы я…
— Я вас слушаю.
— Что бы я ни делал, а я могу сказать, что делал все возможное, было в интересах вашего учреждения.
— Врешь! — взорвался Паша. — За это надо по морде.
— Только чтобы войти в доверие к настоящим спекулянтам и антисоветским элементам, — стоял на своем Голодкин.
— И убивал ради этого? — замахнулся Паша.
