она следила за развитием сюжета, да в этом и не было необходимости — экран сам поставлял взрывы хохота. Он видел, что она поглощена созерцанием яркой голубизны бассейна, пышной зелени листьев авокадо, ярко-красных соцветий бугенвилий у подъезда, разноцветья огней на скоростном шоссе. Она, в отличие от него, сразу определила, что имеет значение на экране. Яркие краски выпирали из экрана, заполняя комнату. На экране рыдала женщина, а Ирина разглядывала ее одежду, кольца, прическу, плюшевые подушечки на плетеной мебели, увитую виргинским можжевельником веранду и закат над Тихим океаном.
Она обернулась и заметила смятение Аркадия.
— Аркаша, я знаю, что, по-твоему, все это ненастоящее. Ты не прав — здесь это настоящее.
— Нет.
— Да, и я хочу все это.
Аркадий уступил.
— Тогда нужно, чтобы у тебя это было, — он положил голову ей на колени и под шум голосов и смех, раздававшийся с экрана, закрыл глаза. Он заметил, что Ирина сменила духи. В России небольшой выбор духов, и у всех у них стойкий запах, которого хватало на день. У Зои любимыми были «Подмосковные вечера». Это был подлинный тяжеловес среди духов. Сначала «Подмосковные вечера» назывались «Светланой», в честь любимой дочери Сталина. Но потом она сбежала со смуглым индийцем. Так что «Подмосковные вечера» были реабилитированным ароматом.
— Можешь простить мне, Аркаша, что я всего этого хочу?
Он уловил беспокойство в ее голосе.
— Я тоже хочу, чтобы у тебя это было.
Ирина выключила телевизор, и в комнату ворвалась темнота. Здание напротив гляделось решеткой из темных пустых окон.
Чтобы успокоить Ирину, он засмеялся и включил купленный ею транзистор. Самба. Она взбодрилась, и они стали танцевать на сером ковре. По стенам следом за ними двигались серые тени. Он поднял ее на руки и закружил. Оба глаза, зрячий и незрячий, широко раскрылись от удовольствия. Значит, и в незрячем глазе сохранилась душа, хотя метка и исчезла.
Когда она была сверху, ее волосы покрывалом падали на оба лица, колеблясь, когда он поднимался.
Когда она была внизу, то была как лодка, уносящая их вдаль.
— Мы никому не нужные изгнанники, — сказал Аркадий. — Ни одна страна не примет нас.
— Мы сами себе страна, — ответила Ирина.
— Со своими джунглями, — Аркадий показал на разрисованные цветами обои. — Со своей музыкой, — он показал на приемник и на спрятанные микрофоны, — и шпионами.
3
Коричневый паук попал в солнечный луч и стал белым.
Ирина с Уэсли и Ники уехали рано.
В прозрачном воздухе парила белая нитка паутины.
— Как вы, русские, можете курить до завтрака? — спросил Уэсли.
Паук поднялся к висящей в углу паутине. Аркадий раньше ее не замечал, пока именно под этим углом на нее не упал косой луч утреннего солнца. Разумеется, пауки обожают солнце.
— Я люблю тебя, — сказала перед уходом Ирина по-русски.
Паук забегал взад и вперед по нитям паутины, мгновенно ощупывая все на своем пути. Никто не воздает им Должное, а ведь они такие совершенные существа.
Аркадий в ответ сказал «я тебя люблю» тоже по-русски.
Сильно ли отличается американский паук от русского?
— Пошли, сегодня много дел, — сказал Ники, открывая дверь.
Плетут ли они паутину в том же направлении? Чистят ли они зубы таким же образом?
При этой мысли Аркадию стало вдруг страшно.
Общаются ли они между собой?
На тротуарах толпы хорошо одетых людей. Солнце у них за спиной отсчитывало секунды, оставшиеся до начала работы.
«Давно ли Ирина приехала в Нью-Йорк? — размышлял Аркадий. — Почему в шкафу так мало одежды?»
В Москве, наверное, идет снег. Если бы светило такое солнце, как здесь, они бы были где-нибудь на бережку, раздетые по пояс, нежась, как тюлени.
В доме напротив маляры снова принялись за работу. Служащие на следующем этаже время от времени поднимали телефонную трубку, говорили не более одного-двух слов и клали на место. В московских учреждениях телефон был орудием распространения слухов, заботливо предоставляемым государством. Им почти не пользовались по делам, но он был всегда занят.
Он включил телевизор, чтобы не было слышно, как он ковыряет в замке шпилькой для волос. Замок добротный.
Почему маляры работают с закрытыми окнами?
На церковном дворе двое грязно одетых стариков не спеша отхлебывали из одной бутылки.
По телевизору демонстрировали главным образом моющие средства, дезодоранты и аспирин. В промежутках пускали короткие интервью и скетчи.
Эл принес кофе и сэндвич с ветчиной и сыром. Аркадий спросил его, кого из американских писателей он предпочитает — Джека Лондона или Марка Твена? Эл пожал плечами. Джона Стейнбека или Джона Рида? Натаниэля Хоторна или Рэя Брэдбери? Это все, кого я знаю, сказал Аркадий, и Эл удалился.
Конторы опустели — начался обеденный перерыв. Всюду, где на тротуар падал луч солнца, кто- нибудь останавливался и ел из бумажного пакета. Между зданиями на уровне верхних этажей парили бумажные обертки. Аркадий поднял раму и высунулся наружу. Прохладный воздух пахнул сигарами, выхлопными газами и жареным мясом.
Он заметил, как одна женщина в черно-белой искусственной шубке входила в отель и выходила из него с тремя разными мужчинами.
Машины были огромных размеров, помятые, с синтетическим глянцем. Стоял ужасный шум от перетаскиваемых, поднимаемых или сколачиваемых предметов, словно где-то рядом сносили город и беспрерывно производили небрежно изготовленные автомашины.
Машины выкрашены в самые нелепые цвета, словно их позволили раскрашивать маленькому ребенку.
К какой категории отнести людей, околачивающихся на церковном дворе? Социальные паразиты? «Тройка» пьяниц? Что они там пьют?
Лондон писал об эксплуатации Аляски, Твен о рабовладении, Стейнбек об экономических неурядицах, Хоторн о религиозной истерии, Брэдбери о межпланетном колониализме, а Рид о Советской России. Вот и все, что я знаю, подумал Аркадий.
В руках у людей множество бумажных пакетов. У этих людей не только деньги, но и есть что на них купить.
Он принял душ и оделся в новое. Одежда пришлась как раз впору, была невероятно удобной, а его собственные туфли в сравнении с ней тут же стали уродливыми. У Ники и Рюрика, вспомнил он, были часы «Ролекс».
В комоде лежала Библия. Что еще удивительнее — телефонный справочник. Аркадий вырвал адреса еврейских и украинских организаций, сложил и сунул в носки. Уличное движение регулировали чернокожие полицейские в коричневой форме. Белые полицейские в черной форме были вооружены пистолетами.
