идущей от Выселок, видела будто, что выезжала оттуда машина шикарная, черного цвета и лаком сверкающая. Машина эта свернула с той дороги и помчалась в сторону областного (моего, значит, родного) города. - Это - кстати. Зайдем и к ней, коли по пути, хорошо? А может быть, она и еще чего интересного заметила? - ответил я Нюре. Во мне заговорил уже дух настоящей ищейки, да и вправду - интересно мне стало эту загадку разгадывать. Нюра быстро собралась, а дядя Петя по своим делам отправился. Корзину мне Нюра выдала, пожалуй что, двухведерную, громадная оказалась корзина. Я представил, что наберу в нее грибов доверху, и ужаснулся: с грибами навряд донесу, но смолчал, стыдно было перед Нюрой слабость свою выказывать. Мысль о том, что придется, быть может, что-то заснять на фотопленку, заставила меня захватить мой Nikon c шикарным объективом. Фотокамерой можно было пользоваться при желании и как биноклем: увеличение большое, съемка панорамная да много чего: В литых резиновых сапогах, что выделила мне Нюра, в импортной ветровке с массой карманов и кармашков, да еще в широкополой фетровой шляпе (это тоже из гардероба Варенцовых) я, наверное, выглядел настоящим ковбоем. Мне кажется, увидела бы меня Людмила, так раскаялась бы в своем грехе и замолила бы меня о прощении! Фу, выбросить все мысли о Людмиле! Она не заслуживает того, чтобы я о ней вспоминал! Когда мы подходили к дому Нюриной знакомой - Полины, то увидели ту в огороде с лопатой: она выкапывала богато уродившуюся картошку. Нюра позвала ее: - Поля, Бог в помощь! Не подойдешь ли к нам? Полина, как услышала Нюру, поспешила к нам с широкой улыбкой, из чего я сделал вывод, что любили на селе мою родственницу. Во мне даже гордость некая заговорила за Нюру. - Поля, ты не расскажешь ли, что за машину ты видела в тот день, когда дом у бабушек Насти да Марьи сгорел? Интересуется вот той машиной Иван Андреевич (перед соседями Нюра и дядя Петя звали меня не иначе, как Иван Андреевич, чтоб все видели уважение ко мне, образованному жителю областного города). - А как же, была машина, вся шикарная, лаком сверкала, черная. А больше-то я и добавить ничего не могу. - А в котором часу это было? - Да, пожалуй, что - ближе к полудню, я это помню: три дня и времени-то прошло с пожара. Как не помнить? А пожар в Выселках никто и не видел, это ведь Нюра пошла бабулек тех проведать, на Спас Медовый гостинцев каких им отнести, так она и увидела это бедствие. - А не заметили, что за люди в машине ехали, сколько их было? - Где заметить, если они пролетели мимо, как оглашенные, хотя : Двое или трое мужчин, лица вроде как молодые. Нет, ничего больше не заметила. Ну, о номерах машины, о ее марке я спрашивать Полину не стал, она бы и сама все выложила из уважения к Нюре, а, значит, и ко мне, если бы чего знала. Люди в селе много проще и уважительнее городских, избалованных деньгами, развлечениями и комфортом. Поговорили, попрощались с Полиной. Пошли мы с Нюрой по своим - грибным делам. Прошли мимо водонапорной башни, мимо деревообрабатывающего заводика, ожившего за последний год и приносящего неплохой доход. Вот вам и пример - частный капитал в действии, простому русскому человеку без хозяина никак нельзя, он, если без хозяйского ошейника, так дичает и за топор берется. Хотя - это спорный вопрос. За луговиной и речка Черная, по мостику через ее чистые воды - вот и лес! Медленно плывут по речной глади еще редкие по этой поре - конец августа - желтые и красные листья, иногда они кружатся на встречающейся круговерти от речных ключей, а потом плывут себе дальше, а мне печально это - лето кончается. Только по берегам - заросли смородины, черемухи и ив, склоненных к воде, а немного вглубь зашли - и вот он: русский лес во всей красе - все ели да ели, реже березы многолетние. Я едва успеваю за Нюрой, роста небольшого, а бегает как быстро! Я видел эту удивительную женщину на сенокосе однажды, так, не поверите - никакой мужик за ней не угонится: косит по-особому, наступая на траву мощно, приседая к концу прокоса опорной левой ногой, а прокос становится много шире, чем у иных мужиков, и как выбрита трава! - так чисто косит. Мы двинулись вдоль русла речки против ее течения в сторону Выселок. Я чувствовал, что мысли у Нюры вертелись около причины гибели дорогих ей струшек, но о грибах она не забывала: шныряла то тут, то там, где нагнется - вот и гриб, среди больших деревьев - только белые грибы срезали. За свинарями, волнушками, не говоря о сыроежках, не нагибались даже: их за грибы Нюра не считала. Надеялись, что наберем белых грибов да груздей. И я уважал грузди; Нюра их солила знатно: соленые, с хвоинками, они аппетитно похрустывали под рассыпчатую картошечку. Но грузди будут в молодых посадках ельника: это мне Нюра объяснила. За километр, наверное, до Выселок дошли мы до этой неширокой полосы молодого частого ельника. Что тут с Нюрой началось! Вот тут только была, 'пришипилась' где-то - не увидишь. Я ищу грузди - ничего нет, зову Нюру - не отзывается. Я уж и рассердился на нее, отругать хотел громко, чтобы, невидимая мне, она услышала мою ругань и отозвалась, да неловко мне стало перед хозяйкой, приютившей меня в своем доме. Да и понимал я ее: за азартом грибным она забывала все. Ходил-ходил вокруг да около, отыскал Нюру: она залезла на четвереньках под еловые молодые заросли - а иначе через эти частые заросли не пройдешь - там грузди собирает, как косит: так их много. Ей много, а я все равно с трудом замечаю под едва заметными холмиками груздочки: надо ножом аккуратно хвою убрать - вот и груздь. Тут и я стал во множестве их находить, а на Нюру больше не обижался. Час и собирали - а корзина полна! - Все, Нюра, шабаш! Надо вылезать из этой чащобы, набрали полно. Да хватит тебе, - сердито я ей пробурчал, увидев, как она с полной уже корзиной опять полезла в чащу леса. - Грибов ведь полно, но все не соберешь, а главное - не унесешь! Хватит! Наконец, разум у Нюры победил, и мы неспешно - а как спешить, если корзины полны и тяжеленны - направились к деревне. Фотокамеру я определил в мешок: запасливая Нюра захватила с собой. Вскоре подошли к опушке, но хорошо, что сразу не вылезли на луг: к недальней от нас деревеньке подъехал грузовик с какими-то стройматериалами, пара мужиков вылезли из кабины и стали разгружать кирпич, мешки, видимо - с цементом, цемент занесли в ближайшую, оставшуюся целой, избу, чтобы каким дождем не намочило. Подъехала следом еще одна машина, но уже легковая; мне и так все хорошо видно, а через объектив совсем хорошо: 'Опель', с номерами:,так, отлично - отсняли кадр, стоп - и еще один снимок, но уже двух молодых мужчин, вылезших из салона 'Опеля'. Я чуть обернулся и увидел, какое напряженное стало лицо у Нюры, даже губы вдруг побелели, а глаза так и впились в открывшуюся нам картину. Отсюда и пепелище было хорошо видно. Ждали мы с ней на опушке с полчаса, пока мужики разгружали грузовик. Затем мужчины постояли еще на берегу озера и отправились на своих машинах в обратный путь. Подождав, пока они скроются из глаз, мы подошли через луг и ручей к месту, где когда-то стояла изба бабы Насти и бабы Марьи. Нюра опять начала хлюпать носом, и у меня сердце защемило, но я решил-таки осмотреть место пепелища и близлежащей к нему земли. Не зная особых методик, необходимых для осмотра, я все фотографировал, решив, что будут фотоснимки, а там дружки Егория мне помогут, по крайности, разобраться. Я отснял на пленку все отпечатки от шин автомобилей, в том числе, и несвежих уже отпечатков. За последние дни дождей не было, и на земле все следы сохранились и были видны отчетливо. Все посмотрел, на месте пожара палкой золу и обгоревшие головни разрывал, среди золы я, вдруг, увидел крючок с двери в петлю просунутый: дверь сгорела, а крючок, закрытый в петлю, остался, теперь понятно стало, что, когда дом горел, дверь закрыта была. Только я, было, уходить стал - все посмотрел ведь, как среди почти сгоревших бревен и золы увидел котенка. Он был большенький, месяцев семь ему, пожалуй, было. Весь грязный, так что определить точно - какого он окраса - было невозможно, по небольшим пятнам, свободным от золы и грязи, пожалуй, можно сказать, что рыжего или бежевого (языком профессионала красного окраса), вымыть бы его, тогда и определить можно окрас. Глазки у котенка смотрели на меня не мигая, напряженно, но без боязни. Ноги сами меня привели к котенку, а он даже не шевельнулся, не испугался. Я и посадил его к себе за пазуху, сам не знаю, зачем. Нюра стояла в стороне отрешенная от всего, мне не мешала. Я подошел к ней и тронул за плечо, и мы, все так же молча, двинулись домой уже по дороге, не заходя больше в лес. По дороге не проронили ни одного слова, так молча и дошли до дома Варенцовых. Я, как пришел, свалился на раскладушку прямо во дворе, не раздеваясь - так устал. И не заметил, как задремал, а очнулся - уже вечер. Умылся, приоделся, покормили меня жареными грибами с картошкой, и отправился я поручение Егория исполнять. Дом, где девица та жила, я нашел скоро: в селе все просто. И девица дома находилась, звали ее, как она представилась, Тоней, Антониной, значит. Оглядев ее мельком, я нашел, что ничего из себя сексуального она не представляет, из чего сделал вывод, что те парни, которые на нее соблазнились, были либо дебилами, либо сексуальными маньяками, потому что только маньяки еще могли на Антонину соблазниться. Чего и было в ней, так мощные чресла да груди, а лицо - так лучше бы она это лицо закрыла тряпицей какой, до того оно было некрасиво. Но:Дело есть дело, мы обговорили с ней предложение, отец ее подошел, вступил в разговор, они сошлись на том, что цена, предложенная за отказ от прежних показаний, приемлема, даже очень. Почти и не торговались. Да, я иной раз крепко в людях разочаровываюсь: совсем себя не уважают. Ну, все, дело для Егория сделано. Бумажки они потом сами напишут, главное - согласие. Не понимаю только, почему этим делом он занялся, это все следователи делают обычно. Но тоже резон есть: следователи не светятся, боясь 'залететь' на взятках. А
