Он подмигнул хозяйкам. Они обе радостно улыбались. Передонов сердито спросил, презрительно щуря глаза:
– Невесту, что ли, нашел? Приданого много дают?
Мурин говорил, как будто и не слышал этих вопросов:
– Вот Наталья Афанасьевна, дай ей бог всего хорошего, моего Ванюшку согласилась у себя поместить. Он будет тут жить, как у Христа за пазухой, и мое сердце будет спокойно, что не избалуется.
– Будет шалить вместе с Владей, – угрюмо сказал Передонов – еще дом сожгут.
– Не посмеет! – решительно крикнул Мурин. – Вы, матушка Наталья Афанасьевна, за это не беспокойтесь: он у вас по струнке будет ходить.
Вершина, чтобы прекратить этот разговор, сказала, криво улыбаясь:
– Что-то мне кисленького захотелось.
– Не хотите ли брусники с яблоками? Я принесу, – сказала Марта, быстро вставая с места.
– Пожалуй, принесите.
Марта побежала из комнаты. Вершина даже не посмотрела за нею: она привыкла принимать спокойно Мартины угождения, как нечто должное. Она сидела покойно и глубоко на диване, пускала синие дымные клубы и сравнивала мужчин, которые разговаривали: Передонов – сердито и вяло, Мурин – весело и оживленно.
Мурин нравился ей гораздо больше. У него добродушное лицо, а Передонов и улыбаться не умеет. Нравился ей Мурин всем: большой, толстый, привлекательный, говорит приятным низким голосом и к ней очень почтителен. Вершина даже подумывала порой, не повернуть ли дело так, чтобы Мурин посватался не к Марте, а к ней. Но она всегда кончала свои размышления тем, что великодушно уступала его Марте.
“За меня, – думала она, – всякий посватается, раз – что я с деньгами, и я могу выбрать кого захочу. Вот хоть этого юношу возьму”, – думала она и не без удовольствия остановила свой взор на зеленоватом, нахальном, но все-таки красивом лице Виткевича, который говорил мало, ел много, посматривал на Вершину и нагло при этом улыбался.
Марта принесла в глиняной чашечке бруснику с яблоками и принялась рассказывать, что нынче ночью видела во сне, как она была в подружках на свадьбе и ела ананасы и блины с медом, в одном блине нашла бумажку сто рублей, и как от нее деньги отняли, и как она плакала. Так в слезах и проснулась.
– Надо было потихоньку спрятать, чтоб никто не видал, – сердито сказал Передонов, – а то вы и во сне не сумели денег удержать, какая же вы хозяйка!
– Ну, этих денег нечего жалеть, – сказала Вершина, – во сне мало ли что увидишь.
– А мне так страсть как жалко этих денег, – простодушно сказала Марта, – целых сто рублей!
На глазах у нее навернулись слезы, и она принужденно засмеялась, чтобы не заплакать. Мурин суетливо полез в карман, восклицая:
– Матушка, Марта Станиславовна, да вы не жалейте, мы сейчас это поправим!
Он достал из бумажника сторублевку, положил ее перед Мартою на стол, хлопнул по ней ладонью и крикнул:
– Извольте! Уж эту никто не отнимет.
Марта обрадовалась было, но потом ярко покраснела и смущенно сказала:
– Ах, что это вы, Владимир Иванович, разве я к тому! Я не возьму, что это вы, право!
– Нет, уж не извольте обижать, – сказал Мурин, посмеиваясь и не убирая денег, – пусть уж, значит, сон в руку будет.
– Да нет, как же, мне стыдно, я ни за что не возьму, – отнекивалась Марта, жадными глазами посматривая на сторублевку.
– Чего кобянитесь, коли дают, – сказал Виткевич, – вот ведь счастье людям валится само в руки, – сказал он с завистливым вздохом.
Мурин стал перед Мартою и воскликнул убеждающим голосом:
– Матушка, Марта Станиславовна, верьте слову, я от всей души, – берите, пожалуйста! А коли даром не хотите, так это за то, чтобы вы за моим Ванюшкой посмотрели. То, что мы сговорились с Натальей Афанасьевной, то так и будет, а это, значит, вам, – за посмотренье, значит.
– Да как же так, это очень много, – нерешительно сказала Марта.
– За первые полгода, – сказал Мурин и поклонился Марте в пояс, – уж не обидьте, возьмите, и уж будьте вы моему Ванюшке за-место старшей сестрицы.
– Ну, что же, Марта, бери, – сказала Вершина, – благодари Владимира Иваныча.
Марта, стыдливо и радостно краснея, взяла деньги. Мурин принялся горячо ее благодарить.
– Сватайся сразу, дешевле будет, – с яростью сказал Передонов, – ишь как разгрибанился!
Виткевич захохотал, а остальные сделали вид, что не слышали. Вершина начала было рассказывать свой сон, – Передонов не дослушал и стал прощаться. Мурин пригласил его к себе на вечер.
– Ко всенощной надо, – сказал Передонов.
– Что это Ардальон Борисыч такое к церкви получил усердие, – с сухим и быстрым смешком сказала Вершина.
– Я всегда, – отвечал он, – я в бога верую, не так, как другие. Может быть, я один в гимназии такой. За то меня и преследуют. Директор – безбожник.
– Когда будет свободно, сами назначьте, – сказал Мурин.
Передонов сказал, сердито комкая фуражку:
– Мне по гостям некогда ходить. Но сейчас же вспомнил, что Мурин вкусно кормит и хорошо поит, и сказал:
– Ну, в понедельник я могу притти.
Мурин пришел в восторг и стал было звать Вершину и Марту. Но Передонов сказал:
– Нет, дам не надо. А то напьешься да еще ляпнешь что-нибудь без предварительной цензуры, так при дамах неудобно.
Когда Передонов ушел, Вершина, усмехаясь, сказала:
– Чудит Ардальон Борисыч. Очень уж ему инспектором хочется быть, а Варвара его, должно быть, за нос водит. Вот он и куролесит.
Владя, – он при Передонове прятался, – вышел и сказал со злорадною усмешкою:
– А слесарята узнали от кого-то, что это Передонов их выдал.
– Они ему стекла побьют! – с радостным хохотом воскликнул Виткевич.
На улице все казалось Передонову враждебным и зловещим. Баран стоял на перекрестке и тупо смотрел на Передонова. Этот баран был так похож на Володина, что Передонов испугался. Он думал, что, может быть, Володин оборачивается бараном, чтобы следить.
“Почем мы знаем, – думал он, – может быть, это и можно; наука еще не дошла, а может быть, кто- нибудь и знает. Ведь вот французы – ученый народ, а у них в Париже завелись волшебники да маги”, – думал Передонов. И страшно ему стало. “Еще лягаться начнет этот баран”, – думал он.
Баран заблеял, и это было похоже на смех у Володина, резкий, пронзительный неприятный.
Встретился опять жандармский офицер. Передонов подошел к нему и шопотом сказал:
– Вы послеживайте за Адаменко. Она переписывается с социалистами, да она и сама такая.
Рубовский молча и с удивлением посмотрел на него. Передонов пошел дальше и думал тоскливо.
“Что это он все попадается? Все следит за мною и городовых везде наставил”.
Грязные улицы, пасмурное небо, жалкие домишки, оборванные, вялые дети – ото всего веяло тоскою, одичалостью, неизбывною печалью.
“Это – нехороший город, – думал Передонов, – и люди здесь злые, скверные; поскорее бы уехать в другой город, где все учителя будут кланяться низенько, а все школьники будут бояться и шептать в страхе: инспектор идет. Да, начальникам совсем иначе живется на свете”.
– Господин инспектор второго района Рубанской губернии, – бормотал он себе под нос, – его высокородие, статский советник Передонов. Вот как! Знай наших! Его превосходительство, господин директор народных училищ Рубанской губернии, действительный статский советник Передонов. Шапки долой! В отставку подавайте! Вон! Я вас подтяну!
Лицо у Передонова делалось надменным, он получал уже в своем скудном воображении долю
