— С ВДНХ.
— Господи…
— Мариш, есть хочу.
Поставив сапожки в угол, Марина снова обняла любимую:
— Я без тебя жутко скучаю..
— Я тоже ужасно.
— Ласточка, закрой глаза.
— Что?
— Закрой глаза и жди.
Сашенька повиновалась, спрятав лицо в ладошки. Марина сбегала в комнату, достала из стола серебряное колечко с каплей бирюзы, вернулась и, отняв одну из ладошек от милого лица. Надела колечко на Сашенькин безымянный палец:
— Теперь можно.
Черные крылышки ресниц колыхнулись, бирюзовые глаза с изумлением посмотрели на крохотного родственника:
— Ой… прелесть какая… Мариш… милая моя…
Сашенька бросилась ей на шею.
— Носи на здоровье… — бормотала Марина, гладя и целуя подругу.
— Душечка моя…
— Ласточка моя…
— Маринушка…
— Сашенька…
Сашенькины губы медленно приблизились, прикоснулись, прижались, раскрылись…
Они долго целовались, постанывая и тиская друг друга, потом Марина шепнула в раскрасневшееся Сашенькино ушко:
— Киса, ты полезай в ванну, я приготовлю все и приду…
— Хорошо… — улыбнулась Сашенька.
Марина смотрела на нее с нескрываемым обожанием.
Сашенька была прекрасна сегодня, как никогда: золотые кудряшки ниспадали на широкий ворот белого свитера, который свободно тек вниз, суживался в талии и наплывал на прелестные, стянутые джинсами бедра.
Марина восхищенно покачала головой:
— Ты… ты…
— Что я? — улыбнулась Сашенька и быстро прошептала, — Я люблю тебя…
— Я люблю тебя, — с придыханием повторила Марина.
— Я люблю тебя…
— Я люблю тебя…
— .Люблю…
— Люблю… люблю…
— Люблю-люблю-люблю…
Марина снова обняла эти дивные юные плечи, но Сашенька виновато зашептала:
— Маринушка… я ужасно хочу пи-пи…
— Прелесть моя, идем я тебе ванну приготовлю…
Обнявшись они зашли в совмешенку: узкие джинсы нехотя полезли с бедер, отвинчивающаяся пробка — с югославского флакона. Хлынули две нетерпеливые струи — белая, широкая — в ванну, тоненькая желтенькая — в унитаз…
Вскоре Сашенька блаженно утопала в облаках о чем-то неразборчиво шепчущей пены, а Марина, с трудом вытянув пробку из пузатенькой мадьярской бутылки, жарила обвалянных в яйце и муке цыплят, напевая «этот мир придуман не нами…»
— Клево как… — Сашенька бросила обглоданное крылышко на блюдо, облизала пальцы, — Ты просто волшебница…
— Я только учусь, — усмехнулась захмелевшая Марина, разливая остатки вина в фужеры.
Они сидели в переполненной ванне друг против друга, разделенные неширокой, покрытой вафельным полотенцем доской. На успевшем подмокнуть полотенце покоилось бабушкино серебряное блюдо с остатками цыпленка и фужеры с вином. Маленький грибообразный ночничок наполнял совмещенку голубым светом.
Марина поставила пустую бутылку на мокрый кафельный пол, подняла фужер.
— Твое здоровье, ласточка…
— Твое, Маринушка…
Они чокнулись, губы медленно втянули кажущееся фиолетовым вино.
Пена давно успела опасть, в голубоватой воде перемежались неторопливые блики, прорисовывались очертания тел.
— Ой, здорово. Как в раю… — Сашенька зачерпнула фужером воды и отпила глоточек, — Мариш, с тобой так хорошо…
— С тобой еще лучше.
— Я тебя так люблю…
— Я тебя еще сильнее…
— Нет, серьезно,… милая, красивая такая… — Сашенькина рука легла на плечо Марины, — У тебя грудь, как у Лолобриджиды…
— У тебя лучше.
— Ну, что ты, у меня крохотная совсем…
— Не скромничай, ласточка моя…
— Милочка моя…
Привстав и расплескивая воду, Саша поцеловала ее.
Фужер сорвался с края доски и бесшумно исчез среди голубых бликов.
Они целовались хмельными губами, пропитанные вином языки нещадно терли друг друга.
Переведя дыхание, Сашенька коснулась кончиком языка уголка губ подруги, Марина, в свою очередь, облизала ее губки. Проворный Сашенькин язычок прошелся по щеке и подбородку, потерся о крылышко носа и снова поразил Марину в губы.
Марина стала целовать ее шею, слегка посасывая нежную голубую кожу, Сашенька, постанывая, сосала Маринины мочки, лизала виски.
Вода плескалась от их порывистых движений.
Поцелуи и ласки стали более страстными, любовницы стонали, дрожащие руки скользили по мокрым плечам.
— Пошли, пошли, милая… — не выдержала первой Саша, забирая в ладонь грудь Марины.
— Идем, киса… — Марина с трудом стала извлекать из воды онемевшее тело, — Там простыня, Сашок…
Но Сашенька не слушала, тянула в черный прямоугольник распахнутой двери, пьяные глаза настойчиво молили, полураскрытые губы что-то шептали, вода капала с голубого тела.
Повинуясь Сашенькиной руке, они оказались в неузнаваемой прохладной тьме, разбрасывая невидимые, но звучные капли, с грехом пополам выбрались из коридора и, обнявшись, упали на кровать…
Догорающая спичка стала изгибаться черным скорпионьим хвостиком, огонек быстро подполз к перламутровым ногтям Марины, она успела поднести сигарету, затянулась и бросила спичку в пепельницу.
Прикурившая секундой раньше Сашенька, лежала рядом, слегка прикрывшись одеялом и подложив руку под голову.
Принесенный из ванной ночничок светился в изголовье на тумбочке.
Бабушкины медные часы на стене показывали второй час ночи.
Марина придвинулась ближе к Сашеньке. Та выпростала руку из-под головы и обняла ее:
