чтобы восстановить престиж Красилиных во дворе, и о том, как 'психованная' на глазах у милиционера схватила бутылку и стала пить из нее, и о том, как 'курчавый' ни с того ни с сего разбил фонарь. Вера Семеновна иногда прерывала дочь, но не для того, чтобы опровергнуть ее рассказ, а наоборот, чтобы дополнить его.
- Во, во! - сказала она. - Я как-то подошла к окну, гляжу, а на Федора нашего какой-то так и наскакивает, так и наскакивает... Сам росточком... Федьке, может, до подбородка будет, да и весь какой- то... соплей перешибешь, а он на Федора этак петухом, петухом, петухом!.. Уж чего он там Федору говорил, я не слышала, окошко закрытое было, только Нюра вот говорит, Федька стушевался.
- Ну и слава богу, что он стушевался! - перебил Веру Семеновну муж. - Кабы он не стушевался, что бы от того петуха осталось? Хлебнули бы мы теперь!
Тут Федя наконец придумал, как объяснить свое поведение:
- Я не стушевался, а это... ну, сдержанность проявил.
- Во! Правильно! - похвалил его отец. - И дальше проявляй. Сам знаешь: ты своей силы рассчитать не умеешь.
Разговор продолжался долго. Вера Семеновна боялась, что, подражая 'этим столичным', ее дети могут хватить через край и, по ее выражению, 'совсем с катушек сойти'. Ее муж был настроен более оптимистично.
- Мать! Ну, ты вот прикинь: и с твоей и с моей стороны у них кровь-то... генетика, по-теперешнему, нормальная. Ведь ни в твоем роду, ни в моем никаких алкоголиков и других каких-нибудь таких не было. Чего ж ты боишься, что наши разом возьмут да и свихнутся?
Дальше Красилин-отец стал говорить примерно то же самое, что еще вчера говорила Антонина Егоровна Леше. По его мнению, московские ребята в большинстве своем были не лучше, но и не хуже сибирских, однако сейчас во дворе случайно подобралась кучка психованных, как называла их Нюра. К началу учебного года съедется нормальная молодежь, среди которой Нюра и Федя найдут себе друзей.
Заключил Красилин-старший этот долгий разговор таким наставлением:
- Ну, вы шпану здешнюю, значит, сегодня угостили, сами им поставили? А теперь хватит. Если кто снова подойдет - мол, давайте выпьем, - вы ему так и говорите: 'А мы сейчас не желаем. И точка, мы сами себе господа!' Говоря это, Иннокентий Васильевич расхаживал в мягких шлепанцах по комнате. Вдруг он остановился, поглядывая то на жену, то на детей. - Да! Тут еще такой вопрос: все-таки Федор петуху-то этому отпора не дал. Как бы теперь эти субчики не подумали, что он вообще слабоват насчет такого дела. Могут и ему на шею сесть, станут и Нюру обижать... - Теперь Красилин обращался только к сыну: - Ты, Федор, значит, таким образом: на живых людях свою силу не показывай, ну а все-таки что-нибудь такое им продемонстрируй: подыми что-нибудь потяжелей или еще чего... Чтобы они поняли, с кем дело имеют.
Федя обещал принять наставления отца к сведению и руководству, и впоследствии Красилин горько пожалел об этом.
Сразу после переселения в новый дом Олин отец уехал лечиться в санаторий, так что Оле пришлось объясняться сначала с дедушкой, а потом с матерью. Ее дедушке, Игнатию Игнатьевичу, было под восемьдесят. Он всю жизнь проработал военным врачом, но выправка у него даже сейчас была как у строевого офицера. Участкового, приведшего Олю, он встретил со своим обычным хладнокровием. Как пишут в плохих романах, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он выслушивал информацию Ивана Спиридоновича.
- Благодарю вас и прошу прощения за причиненное беспокойство! сказал он, наклонив седую голову. - Заверяю вас, что мы с дочерью отнесемся к этому со всей серьезностью.
После ухода Ивана Спиридовича началось объяснение Оли с дедушкой. Когда вчера Шурик сообщил, что за публика собралась у них во дворе, ни Кира Игнатьевна, ни ее отец не очень встревожились этим. Когда же Шурик рассказал, как он наврал Семке, будто Оля ужасная хулиганка, да еще владеющая каратэ, взрослых это лишь рассмешило. Но теперь, после визита участкового, Игнатий Игнатьевич был озадачен. Он сел в кресло, достал трубку и указал внучке на диван:
- Оля, присядь!
Оля села. Игнатий Игнатьевич стал раскуривать трубку. Он продолжал:
- Давай поговорим как человек с человеком: что тебя заставило вести себя таким странным образом?
Оля к своим близким относилась одинаково хорошо, но откровенней всего она бывала именно с дедушкой, таким невозмутимым, таким сдержанным, хотя и большим любителем поговорить. Она сбросила туфли и села поудобней, поджав под себя ноги.
- Ну, деда Ига... мне просто не хочется быть белой вороной среди всех этих... - Она повертела руками, не зная, какое слово подобрать.
- А что, они действительно такие, как Шурик описал?
- Думаю, что похуже, деда Ига.
- И ни одного порядочного?
- Н-ну... только вот Миша Огурцов. Но и ему тоже приходится сигаретами всех угощать.
В это время раздался звонок, Оля надела туфли и пошла открыть. Появился Шурик. Тяжело дыша, он вошел в комнату и почти без запинки доложил:
- Сейчас Степка на меня с кулаками бросился, а я его за волосы, а Демьян с одним новеньким подрался, и его сестра его тазом по голове. - Он перевел дух и закончил: - А Мишка Огурцов фонарь разбил... Камнем запустил, и вдребезги. И его в домоуправление потащили.
- Да! Делишки! - пробормотал Игнатий Игнатьевич. И поднялся, услышав, что в передней хлопнула дверь. - Кируша, ты?
- Я, - ответила Кира Игнатьевна. В последние дни она возвращалась из института перед обедом, чтобы работать дома над большой статьей.
- Так вот, разреши доложить тебе обстановку, - сказал Игнатий Игнатьевич и, не садясь, сжато и точно изложил дочери содержание разговора с участковым, Олину точку зрения на события сегодняшнего дня и последние известия, сообщенные Шуриком.
Самообладанием Кира Игнатьевна походила на отца. Стройная, очень подтянутая в своем строгом английском костюме, она стояла перед Игнатом Игнатьевичем, вытянув руки по швам, стояла совершенно неподвижно, и лишь янтарные серьги ее чуть дрожали, поблескивая золотыми ободочками.
- Ну, что ж мы стоим? Присядем! - только и сказала она, когда деда Ига кончил 'докладывать обстановку'.
Отец и дочь сели на диван. Шурик тоже уселся поглубже в кресло, выставив перед собой ноги в пыльных сандалиях. Он приготовился слушать интересный и долгий разговор. Он не подозревал, что мама в это время раздумывает: а не выпроводить ли сыночка в другую комнату? Но, решив, что в этом пока нет нужды, она обратилась к дочке, которая медленно прохаживалась перед ней.
- Значит, ты не хочешь быть белой вороной среди этих типов?
Оля промолчала, только плечами дернула: к чему повторять то, о чем уже сказано?!
- Иными словами, ты боишься оставаться в их глазах самой собой? продолжала Кира Игнатьевна. Она знала, чем уязвить свою дочь.
Оля опять промолчала.
- Похоже, ты просто струсила перед ними, - заметила ее мама...
- Ничего не струсила, - буркнула Оля, и тут в разговор вступил дедушка.
- Ты, Кируша, не совсем поняла, - заговорил он мягко. - Да и Оля, на мой взгляд, плохо разбирается сама в себе. Я абсолютно уверен, что она ошибается, утверждая, что не хочет быть белой вороной среди местной молодежи. Наоборот, она очень этого хочет, она лишь к этому и стремится. - Игнатий Игнатьевич помолчал, с удовольствием убедился, что дочь и внучка смотрят на него удивленно, и продолжал развивать свою мысль: - Вот давайте проанализируем: что такое белая ворона? Это символ некой особи, которая резко выделяется на фоне окружающих. У себя в школе наша белая ворона привлекала к себе всеобщее внимание выходками смелыми, порой даже наглыми, на которые далеко не каждый решится, особенно если говорить о прекрасном поле. Теперь наша Оля попала в компанию, где мордобой и даже пьянка - явление обычное. Как же нашей Оле сохранить и в этой обстановке свой статус белой вороны? Для этого существуют два пути. Первый - это стать такой тихоней, такой скромницей, такой пай-девочкой, у которой вот-вот появятся крылышки за плечами. Однако подобный путь Оле не по нутру, и я ее в какой-то мере понимаю:
