настрадаешься, но все-таки останешься жить... Если, не дай бог, с тобой что-нибудь - для меня тоже не придумать горше беды, но... жить придется. А если растопчут Родину, если по Москве будут ходить фашисты, то ни мне, ни тебе, никому из честных людей уже не будет жизни!
- Господи! - Ольга Васильевна посмотрела на дочь с изумлением. - Да с тобой невозможно спорить!
- Вот и не спорь, а наберись мужества перенести все!
- Ну ладно. - Ольга Васильевна махнула на Ирину рукой и успокоительно улыбнулась. - Еще есть время подумать... А я вот о чем тебе хотела сказать: надо деньги и драгоценности, которые по наследству, отдать.
- Кому?
- Не знаю кому. На оборону...
- Ой, верно! - Ирина совсем по-детски всплеснула руками, а потом вдруг сделалась серьезной: - Мама... а можно... я выберу себе маленькую брошечку - на память о бабушке Софье?
- Конечно, можно! А я себе возьму сережки.
- Вот если б на эти деньги и драгоценности танк можно было купить, мечтательно произнесла Ирина, словно и не спрашивала сейчас о брошке. - И написать на нем: 'Нил Романов. За Родину!'
- Правильно! - радостно засмеялась Ольга Васильевна. - Как я сама не додумалась?
- Нет, нет, не танк! - спохватилась Ирина, вспомнив, что у нее есть знакомый летчик лейтенант Виктор Рублев. - Лучше самолет! 'Ястребок'!
- Ладно, - согласилась Ольга Васильевна. - А может, там хватит и на танк и на самолет?
- Вот было бы здорово, если б хватило! - вздохнула Ирина.
А Ольга Васильевна добавила:
- Чтоб и на земле и в небе громил фашистов Нил Романов...
В прихожей вдруг сипло звякнул электрический звонок, и они обе, словно чего-то испугавшись, умолкли, кажется позабыв, что надо идти открывать дверь. Звонок ожил вторично, зазвенев протяжно и нетерпеливо.
- Кто бы это?! - спросила Ирина и побежала в прихожую, а за ней поспешила и Ольга Васильевна.
В дверях, когда их открыли, стоял Сергей Матвеевич Романов широкогрудый, высокий, придерживая под мышками какие-то свертки. Его грубоватое, какое-то по-русски крепкое лицо светилось сдержанной улыбкой, большие серые глаза под густыми бровями, на которые сдвинулась шляпа из рисовой соломки, тоже чуть улыбались, но смотрели несколько неуверенно, будто вопрошали, вовремя ли он пришел и нет ли новых вестей о генерале Чумакове.
Шумно здороваясь, Сергей Матвеевич поставил на столик у вешалки бутылку шампанского, положил несколько пачек мороженого и коробку шоколадных конфет.
- С меня причитается! - преувеличенно жестикулируя, оживленно возвестил он и смущенно посмотрел на Ирину и Ольгу Васильевну. - Дождался наконец нового назначения!
- Куда же? - спросила Ольга Васильевна, отправив Ирину на кухню варить кофе.
- Сейчас все по порядку. - Сергей Матвеевич снял и повесил на вешалку пиджак, затем уверенно направился в кабинет - здесь все для него было знакомо и привычно. Усевшись в кресло у газетного столика, неторопливо продолжал рассказ о состоявшемся его назначении и о том, что он завтра уезжает в Сибирь, в Нижне-Михайловск. - Осмотрюсь там, попробую разыскать Аиду...
- Что значит 'разыскать'? А где она? - поразилась Ольга Васильевна.
- Призвали на фронт. Она же хирург... - В словах Сергея Матвеевича проскользнула досада. - А ведь у меня в Нижне-Михайловске при авиационном заводе свой военный лазарет будет, и хирурги потребуются.
- Молодец Аида. - Ольга Васильевна мечтательно вздохнула. - Если бы я была хирургом, а не библиотекарем, взяла бы Ирину - и тоже на фронт. А одну ее боюсь отпускать.
- Она рвется на фронт?
- Да... Не знаю, что и делать. Вообразила себя санитаркой.
- Санитарки и у меня будут нужны! - Сергей Матвеевич поднялся с кресла и прошелся по кабинету. - И между прочим, библиотечные работники тоже. - Он остановился перед Ольгой Васильевной и озабоченно сказал: - В Ленинград вас не пустят, а в Москве оставаться нежелательно. Война только набирает разбег. Всем надо спешить найти свое место и работать изо всех сил.
Ольга Васильевна стояла перед ним посреди кабинета притихшая, побледневшая и с расширившимися зрачками, в которых притаились печаль, беспомощность и растерянность. И он подумал о том, что все эти дни носил в себе переливчатый звук ее грудного голоса, блеск ее неотразимых глаз, всю притягательную прелесть ее лица, ее стройной фигуры, ее горделивой и свободной походки.
- Я сделаю так, что вы с Ириной получите из военкомата повестки и будете направлены в Нижне- Михайловск...
В кабинете запахло свежесваренным кофе. Вошла Ирина, неся на подносе парующий кофейник и крохотные чашечки с блюдцами.
- Нет-нет! - с напускным весельем воскликнул Сергей Матвеевич, увидев на подносе кофе. - Сначала будем пить шампанское!..
14
Это были кризисные дни, когда на авансцене истории разыгрывался острейший акт самой кровавой драмы. История еще не раз заставит человеческую совесть обратить пытливый и требовательный взор к тем грозным дням, дабы напомнить ей, этой временами дремлющей и простодушествующей совести, напомнить во имя погибших, во имя правды и духовного здоровья сущих и грядущих поколений: человечество только потому не лишилось своего прошлого и будущего, не оказалось в тяжком и позорном ярме фашизма, что советский народ имел такие неисчерпаемые сокровищницы искренних верований и убеждений, рожденных новым общественным строем, такие напластования сил и возможностей, коим не было равных.
А тем временем страшные жернова войны день за днем размалывали июль 1941 года. Советским руководителям, потрясенным неудачами Красной Армии в приграничных сражениях, еще многое предстояло постигнуть, но немало уже было постигнуто. Делая все новые и новые анализы и сопоставления, ведущие советские политики и дипломаты как бы заново разглядывали в сумеречном тумане межгосударственных отношений тайные упования правительств главных западных стран, нащупывали самые болезненные узлы противоречий, раздиравших мир империализма, разгадывали истинный смысл проявившихся новых хитросплетений мировой международной политики. И может, впервые с такой ясностью ощутили нервную реакцию правительств тех государств, коим под нависшими тучами фашизма грозила неминуемая национальная катастрофа, подобно той, которую переживали Франция, Чехословакия, Польша... Куда в этих условиях поведут за собой охваченный смятением буржуазный мир его правители? Пожелают ли объединить свои усилия с Советским Союзом, уже сражавшимся один на один с фашистскими полчищами?.. Советское руководство отнеслось к первым благожелательным по отношению к СССР шагам руководителей Англии и США настороженно. Однако понимало, что для вдохновения антифашистских сил на всех континентах очень важно было без промедления возвестить мир о создании антигитлеровской коалиции государств. Возвестить... Но не так-то просто создать военный союз еще вчера полувраждебных государств с разной социальной основой.
Об этих сложностях, несомненно, знала и фашистская верхушка, к тому же опиравшаяся в оценках международных ситуаций на свои военные доктрины, в основе которых лежали постулаты прусского дворянина Карла фон Клаузевица. Он, Клаузевиц, не без понимания особенностей буржуазного общества поучал, между прочим, своих грядущих последователей: 'В природе международных отношений заложены факторы такого порядка, которые обусловливают вступление союзников в войну лишь позднее; иногда союзники окажут помощь только для восстановления уже утраченного равновесия'.
В этих утверждениях Клаузевица отчетливо просматривалась его приверженность к философии Гегеля, в данном случае к гегелевскому диалектическому методу.
Сталина и прежде занимал Клаузевиц, к взглядам которого о взаимосвязи войны и политики и о применении диалектики к различным сторонам военного дела не однажды обращался Ленин. Ведь Клаузевиц первый в буржуазной военной науке стал трактовать войну как общественное явление. Но, вскрыв зависимость войны от политики, от общественных условий, он не разглядел ее классовой сущности, погрязнув в идеалистическом понимании самой политики и многого другого, относящегося к теории и
