что судорога отпустила и он вновь обрел способность разговаривать, вторично позвонил Герману Капитоновичу. Однако того на месте не оказалось.
17
Утром, когда солнце только бросило косые лучи в прифронтовой лес, с запада, солнцу навстречу, надвинулась серая туча и пролилась небольшим дождем. В лесу посветлело от заблестевшей листвы и травы, острее запахло цветами и хвоей, глуше стали доноситься орудийные раскаты из-за Друти, будто линия фронта отодвинулась назад, и даже шум недалекой рокадной дороги сделался за стеной умытого дождем леса менее внятным.
Но из всех витавших в округе шумов сейчас мог заинтересовать генерала Чумакова, думается, только один - рокот мотоциклетного мотора: полковник Карпухин вчера вечером уехал с мотоциклистом в штаб фронта, а Федор Ксенофонтович ждал его возвращения с напряженной тревогой. Занимался утренним туалетом будто во сне: кажется, чужие, а не его руки скоблили безопасной бритвой лицо, затем плескали в него из лесного ручейка студеную, пахнущую гнилью воду... Мыслями же был там, куда поехал Карпухин, - в штабе фронта, почему-то именно в палатке Маландина, хотя вряд ли Карпухин мог попасть к самому начальнику штаба фронта.
Рядом, за кустами, где дымилась полевая кухня, старший лейтенант Колодяжный кому-то рассказывал услышанную ночью от Иванюты историю о хитром Архипе и его одураченных соседях, многое бессовестно присочинял и хохотал при этом с ярой веселостью, а ему азартно, в несколько глоток вторили слушатели. Рассказ Колодяжного несколько отвлек Федора Ксенофонтовича, он тоже вспомнил подслушанную ночью байку младшего политрука и стал про себя посмеиваться.
- Как же дальше было, Иванюта? - послышался нетерпеливый вопрос Колодяжного.
- Ты об Архипе? - откликнулся Иванюта откуда-то из глубины леса.
- Ну, конечно! Это же люкс-комедия! Подходи сюда!
- Никакой комедии, Колодяжный. - Голос Иванюты приблизился. - В девятнадцатом году беляки из банды Зеленого сказали Архипу последнее слово...
- Ну, ну... Расскажи! - Веселость Колодяжного угасла. - Убили?
Иванюта какое-то время не отвечал, видимо собираясь с мыслями, а затем стал рассказывать:
- Налетели 'зеленые' на село, фуражом запаслись да и заночевали; делили добро, награбленное днем у немировских евреев... Погром был... Утром Архип накормил овсом и почистил, как ему было велено, коней бандитов, которые остановились в его хате... Соседи, конечно, помогли с лошадьми управиться... Старшой из 'зеленых' подошел к коновязи, проверил работу и похвалил Архипа, а тот возьми и спроси у него: 'За что убиваете тех бедных евреев? Люди же!' 'Они, отец, распяли нашего Иисуса Христа! ответил бандит. - Ты что, не знаешь разве?' - 'Когда это было!.. И правда ли оно?.. Неужели вы, ваше благородие, верите?' - 'А ты не веришь?!' 'Ну, кто может помнить такую давнину? И при чем тут немировские?.. - гнул свое Архип и заходил с другой стороны: - Перебьете евреев, а нам как тогда? Ни курицы, ни яйца не продашь... Откуда мужику тогда грошей брать? Мы, селяне, без них зачахнем. Не можем мы без них...' 'Не можете?! переспросил бандит и скомандовал своим: - Хлопцы, а ну всыпьте этому христопродавцу полсотни горячих для просветления мозгов!' И всыпали... Может, с десяток ударов шомполами выдержал Архип и отдал богу душу...
Иванюта умолк. Не слышалось и других голосов. Федор Ксенофонтович, закончив пришивать подворотничок, поднялся с пня, надел гимнастерку и вновь подумал о Карпухине. В это время Колодяжный спросил:
- Слушай, Миша, а как же соседи? Кому цыганка наворожила после Архипа первому помирать?
- Ивану, - ответил Иванюта. - Через сорок дней после Архипа.
- Неужели действительно от страха помер?
Иванюта засмеялся каким-то своим воспоминаниям и ответил:
- Дело потом вот как было... Иван действительно начал готовиться к отбытию на тот свет: распорядился по хозяйству, кому из детей что должно принадлежать, рассчитался с долгами и самолично сколотил себе гроб. Не гроб, а хоромы из дубовых досок! На сороковой день помылся, переоделся, простился с родными, земляками и послал за священником... Приходит священник, а Иван, выпроводив всех из хаты, лежит в гробу, сложив руки. Причастил его батюшка, отпустил грехи - все, как полагалось тогда, - и ушел... А на подворье голосит жена, плачут дети, родственники маются. Полсела сбежалось. Шуточное ли дело: человек живьем в гроб лег... Вечером заходят в хату, а Иван лежит, лупает глазами. Пожаловался, что мухи кусают и не дают помереть. Воды попросил... Словом, три дня и три ночи промучился человек в гробу, а потом встал, потребовал еду на стол, самогонку... И как разгулялся... неделю целую воскрешение свое праздновал!..
- Ну а потом? - В голосе Колодяжного искрилось веселое нетерпение.
- Потом... через девять месяцев... - Иванюта растягивал слова и посмеивался.
- Что, помер все-таки?
- Нет! - Иванюта заржал во всю силу. - Через девять месяцев я у матери родился!
- Так это был твой батя?!
От взрыва хохота даже эхо покатилось по лесу. Федор Ксенофонтович тоже рассмеялся и не услышал, как по затененной мокрой дорожке взлетел на лесную высотку мотоцикл. Увидел его уже рядом. Из коляски выскочил незнакомый младший лейтенант в танкистском комбинезоне и, пылая румянцем щек, бойко 'прокукарекал', отдавая честь:
- Товарищ генерал, разрешите обратиться!
- Обращайтесь, - ответил Федор Ксенофонтович на приветствие.
- Пакет для генерала Чумакова...
- Я Чумаков...
Федор Ксенофонтович с дрогнувшим сердцем наблюдал, как младший лейтенант доставал из полевой сумки пакет.
Вскрыл и прочитал на форменном бланке довоенного образца машинописный текст. Это было адресованное ему распоряжение командующего армией генерал-лейтенанта Ташутина:
'...Приказом командующего фронтом от 4 июля с. г. остатки управления механизированного корпуса генерал-майора Чумакова Ф. К. вместе с подчиненными ему подразделениями вливаются в состав армии. С получением сего генерал-майору Чумакову лично принять на восточной окраине Довска и включить в свою группу 213-й отдельный автобатальон, загрузить его транспортные средства боеприпасами по прилагаемому наряду, получить горючее... передислоцировать батальон в район расположения группы генерала Чумакова...' - и указывались координаты.
Но что должно было следовать за всем этим, для Федора Ксенофонтовича оставалось загадкой. Как было не ясно, почему он лично должен принимать автобатальон и для какой цели получать снаряды и такое количество патронов и гранат, не имея в своем распоряжении войск. Но приказ есть приказ...
Довск - небольшой городишко - стоял на скрещении двух дорог магистрали Ленинград - Одесса и шоссе, идущего со стороны Бобруйска в направлении Кричева. Многим кадровым военным этот городок был хорошо известен по крупнейшему параду войск после окончания Белорусских маневров в 1936 году. Парад состоялся в районе Довска на широко распластавшейся равнине. Правда, генерал Чумаков только слышал об этом параде, ибо сам тогда находился в Испании.
Отобрав группу командиров, в том числе старшего лейтенанта Колодяжного, Федор Ксенофонтович ознакомил их с задачей и приказал занять места в кузове полуторки, а сам уселся в кабину, рядом с шофером. Через три часа, преодолев пыльную духоту, смрад пожарищ, побывав под бомбежкой у моста через Ухлясть, они прибыли в Довск. Разыскали командира 213-го отдельного автобата и занялись всем тем бесхитростным, но хлопотливым и трудоемким, что предписывалось распоряжением командарма. Во второй половине дня автобатальон, соблюдая меры предосторожности, чтобы не попасть под бомбовые удары, направился по автостраде на север, в сторону Могилева. К вечеру он должен был с боеприпасами и всей техникой оказаться в лесу, где располагалась группа генерала Чумакова. Сам же Федор Ксенофонтович, оставив при себе Колодяжного и взяв из автобата в свое распоряжение легкий броневичок, задержался в Довске. В нем теплилась надежда, что, поскольку городок этот стоит на магистрали, ведущей в Ленинград, вполне возможно, сохранилась телефонная линия, и ему удастся дозвониться домой...
'Надежда - хлеб несчастливца', - вспомнилось Федору Ксенофонтовичу изречение, когда он покидал почту. 'В Ленинград?.. Что вы!.. С первого дня войны далее Орши не можем пробиться', - звучал в его ушах голос милой девушки с бледным, усталым лицом.
Несколько минут спустя Федор Ксенофонтович шагал по тенистой улочке к тому месту, где оставил на
