Глинский мысленно молил бога, чтобы старуха, поправлявшая в это время подушку под головой внучки, не взглянула на него. Он ощутил, как от его лица отхлынула кровь, а перед глазами стали расходиться черные круги. Старуха же, не отрывая печального взгляда от лица внучки, между тем продолжала:
- В революцию разлетелись кто куда... Только старший сын объявлялся при нэпе. - Она опять подняла глаза на своего собеседника - грустные, изучающие.
- Как объявлялся?! - Глинский, кажется, начинал терять над собой контроль.
- Обыкновенно, - бесстрастно ответила старуха, вновь кинув взгляд на Глинского. - Приехал, побродил вокруг бывшего отцовского имения, а на следующее утро только следы коляски увидели. В Ростове, говорили, миллионами ворочал.
- И больше не слышно о нем?
- Нет, не слыхать.
- А почему же село не переименовали? - Избегая встретиться глазами, Глинский смотрел поверх головы женщины. - Зачем селу носить графскую фамилию?
- А она не графская! - Старуха нахмурилась. - Народная это фамилия, а пращур нашего графа прилип к ней, присвоил значит...
- Странно. - Глинский снисходительно улыбнулся, искусно скрыв досаду. - Можно подумать, что она отлита из благородных металлов.
Не поняв иронии собеседника, старуха молчала. Но, видать, слова эти не прошли мимо ее внимания, и после продолжительной паузы она заговорила:
- Простые люди придумали эту фамилию для хорошего человека, а благородным она пришлась по душе. Вот и взяли.
- Может, расскажите, как это случилось?
- Давняя бывальщина... Не знаю даже, при каком царе. - Старуха придвинулась ближе к изголовью задремавшей внучки, чтобы отгонять комаров. - Дед мой сказывал. Народ тогда жил по хуторам, при своих нивах. И мои пращуры были хуторскими. Так вот, на нашем хуторе был один слепой солдат: с царевой службы без глаз воротился. И случись к той поре - опять ворог на Русь напал. Не помню кто, басурман какой-то, много их разевало рот на наши земли... Вот всех парней да мужиков с конями на военщину и позабирали. И слепой солдат опять захотел, пока живой, Руси послужить. Знал он близ наших мест самое лучшее глинище с белой, как перья лебедя, глиной... А белая глина - это чистые деньги. Без хлеба еще можно на картошке перебиться, а без белой глины нельзя, потому как хаты свои мы внутри и снаружи в белом колере и по сей день держим... Ну так вот, - продолжала старуха, прогоняя веточкой комаров от бледного личика и худеньких рук внучки, - слепой солдат смастерил себе тележку, впрягся в нее и поехал за белой глиной... Каждый день-деньской развозил он ее и продавал за копейки да за пятаки. Копил так деньги, а потом сдавал в казну. Вот люди и прозвали солдата Глинским... Однажды опять появляется он на нашем хуторе и, как всегда, подает голос: 'Белая глина!.. Кому белой глины?!' Люди выбегают к нему с цебарками, с мешками и вдруг видят, что в тележке солдата не белая, а обыкновенная желтая глина, какой сколько хочешь рядом, в нашем яру над речкой. 'Берите, селяне, белую глину! - с такой радостью умоляет солдат, что женщины слезами залились. - Новое глинище показал мне один добрый человек, - говорит. - Старое обвалилось...' Люди переглянулись между собой и стали брать желтую глину, а солдату бросать в фуражку медяки... Слух о желтой глине побежал впереди слепого солдата по всем хуторам... Так и развозил он ее, пока наши ворога не разбили...
В небе послышался рокот моторов, и женщина умолкла, насторожившись. Но самолеты прошли стороной. Глинский, со скрытым волнением ждавший продолжения ее рассказа, хрипло спросил:
- А что было дальше?
- Дальше случилась беда. Солдат как-то доведался, что продавал желтую глину заместо белой, и пошел искать того человека, который обманул его, может, по доброте своей сердечной. Нашел и поджег его хату... Присудили солдату каторгу, а люди осерчали, отбили солдата у стражников. И покатился слух об этом по землям русским, пока до царевой столицы не дошел. Узнал царь про верность отставного солдата и велел миловать его. А потом прислал бумагу, в которой солдат Глинский был жалован деньгами, землями и лесами.
- Ну, а кто же отнял эту фамилию у солдата? - добирался до главного для себя Глинский.
- По-разному баяли люди, - ответила старуха. - Вроде после смерти солдата его землями и лесами завладел какой-то панич, а чтоб никто это богатство не отсудил, приписал он себе и фамилию солдата.
- А дворянский титул откуда? - не терпелось Глинскому.
- Дворянство уже потом было пожаловано. - Старуха открыто посмотрела на Глинского и загадочно усмехнулась. - Ты-то, Владимир Святославович, должон лучше меня, полуграмотной бабы, знать, из каких колен пришло графство к твоему прадеду.
По жилам Глинского вдруг пролилась волна ужаса, с чудовищной силой пронзив сердце. Кажется, он был не в состоянии сказать хоть какое-нибудь разумное слово. Окаменело сидел над щелью в земле и, чувствуя, как лоб его покрывается липкой, холодной росой, безмолвно смотрел на старуху. А она улыбалась ему одними глазами и спокойно, с добрым смешком говорила:
- Я еще вчера тебя приметила... Вижу: вылитый сынок нашей графинюшки, как две капли воды. Но подумала, что, может, обозналась. Мало ли похожих обличий бывает на свете?.. А вот начали говорить мы с тобой, и совсем признала... Только никак не пойму: мой Потап на два или на три годика моложе тебя, а уже до генерала дошел, а ты только в майоры выбился.
'Отпираться не надо... Нельзя!.. Нельзя отпираться!' - молотком стучала в мозгу Глинского мысль. И он, собрав в кулак всю свою волю, осевшим голосом ответил:
- Я ведь не кадровый военный... Из запаса.
- Так я и подумала.
В это время Глинский заметил, что к ним торопливо приближаются два санитара, и вначале почувствовал противный холодок в груди, а затем теплую тяжесть пистолета в кармане. Не оправившись еще от потрясения, он уже встречал новую опасность, готовый, кажется, на безрассудство.
Но санитары не обратили внимания на Глинского. Привычно подняли носилки с девочкой, и один из них сказал старухе:
- Мамаша, поторопитесь! Отправляем вас в санитарный поезд.
Женщина вставала с земли медленно и тяжело, будто поднимала на себе все прожитые годы.
- Приезжай, Владимир Святославович, в родные места, когда Гитлера доконаете, - сказала она Глинскому на прощание, учтиво кивнула и неожиданно широким, почти мужским шагом направилась вслед за санитарами к автобусу, на боку которого краснел в белом круге крест.
В этот день Владимир Глинский покинул госпиталь, и в этот же день его подобрал на перекрестке дорог проезжавший на мотоцикле полковник Карпухин.
20
Палынь оказалась уютной и чем-то диковатой лесной деревушкой; только с десяток ее домов вместе с хозяйственными постройками - сараями и гумнами, - будто отбившиеся от стада телята, выбежали из леса и разбрелись по взгорку в неспокойных волнах белесой ржи и в крутой зелени картофельной ботвы, кукурузы, свеклы. Остальные дворы, отгородившись от заросшей муравой улицы потемневшими плетнями и штакетниками, жались к курчавому лесу, полукружьем нависшему над изумрудными квадратами ухоженных огородов.
Со стороны взгорка сюда долетало неровное, приглушенное десятком километров дыхание войны: словно чьи-то невидимые руки бухали в гигантский барабан и ударяли по разной высоты басовым струнам какого-то огромнейшего инструмента. Прерывистому гудению далеких басов вторило грозное урчание проходивших стороной бомбардировщиков, а время от времени вся эта какофония звуков тонула во внезапно врывавшемся, въедливом и хищном свисте желтобрюхих 'мессершмиттов', рыскавших над самыми верхушками деревьев, выискивая жертву.
За Палынью начинался поросший осиной и березой овраг, по сырому дну которого стлалась дорога. На склонах оврага и дальше в лесу расположились штабная группа генерала Чумакова и автобатальон. Марш- бросок к Палыни был сделан почти без потерь и точно по времени, расписанному полковником Карпухиным в таблице марша. Карпухин разумно учел предрассветные часы и мглистое утро для прохождения колонны по магистральной дороге и для переправы через Днепр, которые в светлое время часто подвергались нападению с воздуха. В междуречье же маршрут пролегал по окольным грунтовкам, среди лесов, полей и топей. Только дважды пикировали там на колонну случайно заметившие ее самолеты.
