хозяйка дома - старушка с маленьким темным лицом, будто печеным, столь обильны были на нем морщины.
То, что случилось, уже поняли все и напряженно ждали развязки.
- Кто здесь из ваших? - тихо спросил Колодяжный, заметив рядом с собой женщину.
- Вот, сынок, мой младшенький, - почему-то шепотом ответила она, ткнув пальцем в длинношеего, стриженного, как и все, лейтенантика.
- Дима Старостенков?! - Колодяжный обрадованно засмеялся, будто воочию увидел своего лопоухого, остроносенького однокурсника, который в строю всегда тянул ногу и с которым время от времени обязательно что-нибудь случалось. - А вот я, почти рядом с ним!
- Господи! Где он сейчас, сердешный? - вдруг заголосила старуха. Живой или, может, ранятый?! - Она смотрела на Колодяжного со смешанным чувством радости, тревоги и надежды.
Ивану стало жалко эту одинокую, пригнутую возрастом и трудной жизнью бабку, но ничего утешительного о сыне ей сказать не мог: ведь третий год пошел, как закончили они училище и разлетелись по разным военным округам. Разве что рассказать, как ее Димка однажды на стрельбище, находясь в оцеплении, по глупости взглянул в бинокль на солнце и чуть не ослеп. Долго носил потом темные очки, не хотел с ними расставаться, так как удобно было при темных стеклах незаметно дремать на занятиях.
- Живой Димка! - с вдруг родившейся в нем уверенностью сказал Колодяжный. - На Юго-Западном фронте дает прикурить фашистам!
- Живой?! Воюет?! - Женщина метнулась к печи, загремела железной заслонкой. - Сейчас же садись к столу да рассказывай, а я тебе свеженького борща налью!.. Курицу зарежу!
- Рассказывать больше не о чем, - извинительно ответил Иван и метнул негодующий взгляд на застывшего посреди комнаты Кучилова. - А борщом да курятиной кормите этих тыловых... Им спешить, как видно, некуда. - И решительно вышел, надеясь в глубине души, что Кучилов его остановит.
Военинженер не окликнул старшего лейтенанта. Не сводил с него задумчивого взгляда сквозь окно, когда тот вместе с пулеметчиком выталкивал из-под навеса свой БМВ. Взревев мотором, мотоцикл куда-то унес своих седоков, а Кучилов удрученно сказал:
- Черт его знает, как быть! - поскреб пятерней в могучем затылке, беспомощно взглянув на молчаливо нахохлившихся за остывшим борщом командира автороты и своего заместителя.
- Нельзя так, начальник! - вдруг накинулась на него хозяйка дома. Ее быстрые глаза и тонкие губы выражали ум и какую-то силу. - Я борщ варю всем, кто есть просит... Не пытаю - с наших ты краев, аль с хохлацких, чи московских! Все наши, все красные! Все бьют супостата, как и сынок мой!..
- Мамаша, борщ, конечно, тоже горючее. - Кучилов похлопал ладонью по своему выпирающему из-под ремня пузцу. - Была бы ты лет на сорок моложе, приписал бы тебя к своей части, и тогда борщ варила б только для нас, а не для всего фронта. - Затем военинженер измерил жестким, требовательным взглядом командира автотранспортной роты - хмурого воентехника в синем комбинезоне: - Надо, чтоб хозяйство было на колесах. Одну машину выделите для снятия 'маяков'... Предупредите людей: из расположения склада - ни на шаг!
- Есть быть на колесах! - Воентехник, выбравшись из-за стола и надев пилотку, тут же выбежал выполнять приказание.
15
А старший лейтенант Колодяжный тем временем примчался на уже знакомый железнодорожный разъезд, где в зарослях посадки изнывали от безделья приехавшие на полуторке с Мишей Иванютой бойцы. Младшего политрука Иванюту он увидел сидящим в кабине грузовика с блокнотом на коленях и карандашом в руке. Колодяжному и в голову не могло прийти, что инструктор политотдела по информации Михайло Иванюта, будто и не вскипала вокруг опасность, сочинял стихи о любви.
Да, да! Именно о любви к юной медсестре Оле, которая вчера перевязывала ему задетую осколком бомбы левую руку. К сожалению, Оля наложила такую аккуратненькую повязку, что на нее налез рукав гимнастерки. И никто даже не догадывался, что младший политрук Иванюта получил боевое ранение и остался в строю. Зато какие родились стихи, какие чувства!..
О, твои черные девичьи очи
Сердце мое пленили навечно!..
Дальше, хоть убейся, строчки не шли, сколько Миша ни ломал голову. Может, потому, что он точно не помнил, действительно ли черные глаза у Оли?.. И вдруг перед самым появлением Колодяжного его словно прорвало. Стихи, первые в жизни Миши на русском языке, сами полились на бумагу:
И теперь я не сплю ни днем ни ночью:
Значит, люблю тебя очень сердечно!
Колодяжный, сойдя с мотоцикла, бесцеремонно взял из рук Миши блокнот, внимательно прочитал написанное и, заметив, с каким нетерпением ждет дружок его мнения, снисходительно хмыкнул:
- Курам на смех!! Кому нужна такая любовь: 'не сплю ни днем ни ночью'? Какой же из тебя будет вояка?.. Лучше вот как. - И, на ходу сочинив свои стихи, трагически продекламировал их:
Днем не сплю - кусают мухи!
А ночью жалят комары!
Моя любовь страшней засухи,
Моя тоска сильней жары!
- Ну, ну, ты не очень умничай! - обиделся Миша.
- Брось эту глупистику, - миролюбиво посоветовал Колодяжный и, посерьезнев, спросил: - Тебе бланк ордера на арест майора дали?
- Да.
- С подписью и печатью?
- Да.
- Вместо майора вписывай фамилию военинженера Кучилова!
- Какой состав преступления?
- Не дает горючего!.. Ты понимаешь: целый склад горючего, а войск нет... У нас войска - нет горючего! Дураком надо быть, чтоб не принять разумного решения!
- Только в рамках закона, - нарочито холодно ответил Иванюта, все еще переживая обиду, нанесенную ему Колодяжным.
- У войны один закон: громи врага! - наседал Колодяжный.
- В огороде бузина, а в Киеве дядька, - отпарировал Миша и с такой твердинкой в глазах посмотрел на Колодяжного, что тот опешил. - С законами не шутят и на войне! - продолжал Иванюта.
- Время же не терпит!.. Ну, хрен с тобой! Тогда есть еще один план... Надо вспугнуть оттуда этот склад в сторону переправы! За Днепром мы голыми руками возьмем его!
И тут старший лейтенант Колодяжный раскрылся на всю глубину своего озорного коварства. Он предложил Мише ехать на грузовике с бойцами к хутору, миновать его и направиться в сторону автомагистрали по дороге, идущей через овраг, где разместилось хозяйство Кучилова. А сам Колодяжный в это время вернется в дом, где, наверное, почивает после обеда военинженер, и продолжит с ним переговоры. Мише Иванюте надо было сделать самое простое: отъехать километра два от оврага, поднять стрельбу, кинуть несколько гранат и что есть сил мчаться обратно, сея панику: прорвались, мол, немецкие танки!
- А если паника перекинется дальше? - забеспокоился Миша.
- Куда? Больше никого там нет!
Иванюта хоть и с сомнением, но согласился.
К хутору они ехали вместе - Колодяжный с пулеметчиком впереди, а Иванюта на полуторке сзади, соблюдая приличную дистанцию, чтобы не глотать поднятую мотоциклом пыль.
Когда выехали на высокий холм, за которым на холмах поменьше раскинулся хуторок, увидели, что в нескольких километрах в небе над низиной, где размахнулась влево от автомагистрали черная зубчатка леса, ходили по кругу немецкие бомбардировщики. Над краем леса, подступавшего к дороге, самолеты по очереди круто ныряли вниз и исчезали в дымной пелене, высоко поднявшейся над землей.
У Колодяжного тоскливо заныло сердце. Не прошло и двух часов, как покинули они командный пункт генерала Чумакова. Что там могло случиться за это время? По всему чувствовалось, что немцы ищут слабо прикрытые направления и рвутся вперед. Ему, старшему лейтенанту Колодяжному, 'начальнику разведки', как почти всерьез именовал его полковник Карпухин, надо было быть на командно-наблюдательном пункте или в одной из частей, а он занят весьма сомнительным делом. Впервые Иван почувствовал ту тревогу, которая граничит со страхом. Он, этот страх, был вызван незнанием обстановки, утратой 'чувства
