– Нет. Нас интересует то, что было недавно.
Он вытерла ладонью щеку, смахнув ненароком стакан с компотом. Струйки жидкости потекли со стола, капая на платье, впитываясь в землю, но Инга Николаевна не обращала на это внимания.
– Он… Он жив? – полушёпотом произнесла она.
– Возможно, – кивнул я. – Точнее, жив, но сильно изменился. Вы можете его даже не узнать.
– Узнала я его! Узнала!
– Он был здесь?
– Не был. Ночной звонок по СТ-фону. Три дня назад. Какой-то силуэт – тёмный и неясный. Какие-то ничего не значащие слова.
– Какие? – спросил Шестернев.
– Что-то вроде «я вспоминаю»… Меня будто ударило молнией. Хотя я не могла различить лица говорившего – оно было в каком-то тумане, не могла различить оттенки голоса, но я поняла – это Тим. Я думала, что сошла с ума. Что мне привиделось. Или что я просто растолковала ошибочный звонок как подсказку болезненного сознания.
Она поморщилась и глубоко вздохнула.
– Боюсь ночных звонков. Тогда тоже позвонили ночью. И сообщили, что связь с «Селигером» потеряна. Потом мне сказали, что, видимо, причиной явилось столкновение с метеоритом и неполадки в противометеоритной защите корабля. Так?
– Не совсем.
– Это был Тим… Но не мой Тим. Какой-то чужой. Не от мира сего.
– Больше он не пытался выйти на связь с вами?
– Нет. Сорок лет. И теперь надежда. Скажите, я увижу его ещё?
– Не знаю, – я напрягся.
– Пусть. Лишь бы знать, что он жив.
– Жив, – хрипло произнёс я. Ещё как жив!
Я почувствовал, как по спине и шее ползёт змейка и волосы становятся дыбом…
Он стоял в нескольких метрах за моей спиной. Он стоял, застыв холодной льдиной, и вместе с ним застыло все вокруг. Даже лёгкий ветерок стих. Замолчали птицы. Нас накрыло глухое, ватное безмолвие.
Я смог обернуться. Виски давило. Тим стоял сосредоточением злой энергии. Лица его я не мог уловить, как и в прошлый раз, но знал точно – он. Весь мир вокруг нас наливался голубым светом.
Инга Гиатулина приподнялась. Полетел на землю кувшин с натуральным компотом, но не разбился. Лицо хозяйки стало быстро бледнеть, и я испугался – как бы у неё не разорвалось сердце.
– Тимур, – едва слышно прошептала она. Но в повисшей тишине её слова звучали чётко и ясно, они, будто подпитываемые разлившейся в окружающей среде энергией, наливались силой и приобретали самостоятельную жизнь. – Сынок.
Она пошатнулась, ухватившись за спинку садовой скамейки. Она безошибочно узнала в этом монстре своего сына, которого похоронила в душе сорок лет тому назад.
С минуту мы не двигались, будто боясь нарушить неустойчивое равновесие, удержаться в текущей хрупкой реальности и не рухнуть куда-то, в пучину хаоса и кошмара. Первобытный, мистический ужас поднимался в моей душе. Из встреч с Найдёнышем это была самая зловещая.
Напряжение достигло своего пика. На меня будто обрушили тонну песка, и я стоял, держась из последних сил на ставших ватными ногах. Тим сейчас напоминал старинный ядерный реактор, из которого выдернули стержни и который пошёл вразнос, готовый вот-вот рвануть и смести все окружающее. Живой Чернобль!
Раздутый до предела воздушный шар – вот во что превратилось окружающее пространство. И надувал его Найдёныш. А мы болтались внутри этого шара.
Я попытался скинуть с себя невидимую тяжёлую руку. Надо быть готовым к смертельной схватке. Хотя я подозревал, что шансы у меня невелики. Я мог ещё сражаться на равных с Найдёнышем в логове «ночников». Но вряд ли я справлюсь с Тимуром Гиатулиным, вернувшимся в свой дом.
И тут раздутый до предела шар лопнул. Зашуршал ветер в листьях. Снова защебетали птицы и зашевелились кроны деревьев. И сам Тимур начал меняться. Из неустойчивой текучести стали проступать черты его лица.
Вскоре в чёрном комбинезоне перед нами стоял капитан «Селигера» Тимур Гиатулин, нисколько не изменившийся за сорок лет, будто сошедший с СТ-фотографии из регистрационного банка. Выражение его лица было как у очнувшегося ночью на крыше лунатика, не понимавшего, как, куда, зачем он попал.
– Мама, – хрипло, полувопросительно, полуутвердительно произнёс он. Он шагнул ей навстречу,
– Мама… Я вспомнил… Неправильно. Все плохо. Все не так…
– Тим, – судорожно вздохнула она, делая ему шаг навстречу.
– Я не знаю, как всё было… Я не могу, – лицо его исказила гримаса боли.
– Я знала, что ты жив.
– Жив? – на его лице появилось удивление. – Жив. Я понимаю.
