поболтать, от кого ждешь не подвоха, а помощи.
— Вы выглядите немножко получше, Фриц. Вчера на вас страшно было смотреть... Но у вас камень на душе. Верно?
— Вы наблюдательны.
— Не очень. Я лишь, в отличие от многих, замечаю других людей, а не только себя... Вас гложет эта история с Бауэром?
— Бауэра уже нет. Это все проклятая брошь. Нет у меня теперь покоя.
— Вы слишком впечатлительны. В который раз раскаиваюсь, что рассказал вам все эти легенды. Это самая обычная брошь, Фриц. Нет в ней ничего колдовского. Я просто люблю немного приврать, а вы восприняли мои выдумки о Магистрах и прочей ереси на полном серьезе.
Славный человек Кессель, но я видел, что он просто пытается успокоить меня. И Магистры, испытание, Сила — это не выдумки...
— Я же прекрасно помню, Ханс, что вы говорили о броши. Странные люди ей сопутствуют, странные слова, странные дела. И кто-то хочет разделаться со мной. Все сбывается. Я в сетях какого-то рока...
— Никакого рока нет. Я же вам говорил: это разбойничий город. Тут могут убить из-за парика и плаща. Здесь постоянно сменяются правители и летят головы.
— Зонненберг говорил иное. Он считает, что это благая земля.
— И это верно. Местные жители непоследовательны и непостижимы, так что разбой и добро здесь переплетены и связаны не рвущимися нитями.
— Удивительно это.
— Нам, немцам-рационалам, этого не понять. Поэтому давайте-ка выпьем, и все станет на свои места.
Он вынул из своей сумки, с которой был неразлучен, неизменную бутылку, взял серебряные стаканчики с полки и наполнил их. Если бы я был молод, то имел бы все основания опасаться, что Кессель, большой любитель вина, приучит меня к этому занятию. Но я был уже в возрасте, достаточно опытен, и бояться мне было нечего.
Я пригубил вино — оно было иное, чем-то, которым меня потчевал гость раньше, но тоже было изумительным.
— Итальянское вино, — вспомнил я этот странный, горьковатый вкус. — Лакрима Кристи.
— Верно. Переводится, как вы знаете...
— Слезы Христа...
— Да. Оно сделано из винограда, который произрастает на склонах Везувия.
Я откинулся на спинку стула, повернул голову и с какой-то тоской взглянул в окно. Моя душа наполнилась непонятной грустью. На черном небе, как прибитая гвоздями, красовалась серебряная, с желтым отливом луна.
— Сегодня полнолуние.
— Ну да, — усмехнулся Кессель. — Разгул темных сил. Бросьте, Фриц Лучше выпейте...
Но отбросить, по его совету, тревоги я был уже не в силах. И после ухода соседа, с которым разговор у нас перестал клеиться, они вновь навалились на меня. Опять появился необъяснимый страх.
Страхи вообще имеют обыкновение набрасываться на человека с приходом темноты, терзать и разрывать душу на части, когда так вот сидишь один в пустом, наполненном безмолвием и тьмой доме, а в окно светит луна.
В целом я человек не пугливый и не отличаюсь болезненной страстью к самобичеванию. Но в тот вечер я был безволен. Вскоре дремавший в глубине сознания ужас окончательно овладел мной. Я не хотел смерти, боялся врагов... Мне запали в сознание слова вчерашнего гостя: где-то в трактире Боров Геншель мечтает о моей смерти.
Геншель! Да, это он. Он единственный из смертельных врагов, известный мне на сегодня.
И тут я понял, что не должен больше идти на поводу у своего благородства. Не должен больше ждать Я обязан нанести удар первым, использовав новую, еще неизведанную до конца силу.
И еще я понял, когда будто помимо своей воли, толкаемый посторонней волей, которой не мог противиться, встал с места и вскрыл пол, извлекая ларец, что прочно становлюсь на путь зла и не только получаю над ним власть, но и сам подчиняюсь ему Для меня, добропорядочного христианина, такая мысль еще недавно стала бы оскорбительной, невозможной, но сейчас я без колебаний смирился с ней.
А потом был неприятный скрип мела о пол... Было тепло оплывающей свечи рядом со мной, над которой я проводил ладонью, не ощущая ничего. И непонятно откуда возникший запах-сладкий, неясный...
И вот гулко, будто отдаваясь эхом, прозвучали в тишине пустого дома мои слова, почерпнутые из колдовской книги, дающей власть над стихиями и духами-
— Призываю тебя, дух Луны. Властью, данной мне самим сатаной, Асмодеем и Бельфегором. Приди и отдайся под волю мою!
Голова моя шла ходуном. А в глазах то мутнело, то предметы приобретали необычайную четкость...
Вокруг меня начал вращаться, набирая силу и скорость, смерч. И в этом смерче стали возникать заскорузлые руки и безумные глаза. Потоками лились кровь и гной. Чьи-то желтые когти рвали свое брюхо и оттуда вываливались внутренности, которые тут же уносил страшный вихрь. Но ничто не могло проникнуть внутрь круга, очерченного мелом и украшенного пентаграммами и именами черных царей Террора.
Дух Луны явился ко мне в теле широком и белом. Он был огромен, лицо его выражало бешенство и неуемную злобу. Точнее, не лицо, а лица Четыре. Одно там, где и положено, второе на затылке, и еще два на коленях. Он колыхался и, казалось, отражался в кривом зеркале.
— Чего хочешь, Магистр?
— Я жажду смерти.
— Чьей?
— Ты знаешь!
— Я знаю, повелитель...
С трудом я оторвал голову от подушки, будто голова моя весила не меньше пуда. И по этой голове били палками, как по пустому чугуну... Но, конечно, по ней никто не бил. Просто кто-то барабанил в дверь.
— Кто? — через силу прохрипел я.
— Зонненберг, — донеслось из-за дверей. — Подождите минутку, сейчас!
Я встал, торопливо оделся. Плеснул на пол воду из бадьи и наспех вытер очерченный мелом круг
— Вы опять больны, — с укором, будто утверждая печальную, неопровержимую истину, покачал головой Зонненберг, еще в дверях остановившись и оглядев меня изучающе.
— Немного прихворнул...
Ночная мистерия вытянула из меня все силы, Было ощущение, что вчера я очень крепко перебрал крепкого местного зелья, именуемого медовухой Со временем, может быть, это пройдет. Когда силу темного мира я буду вызывать таким же небрежным и легким движением, как сегодня ставлю кружку на стол. Но вчера я еле дополз до кровати.
— Нужно будет снова направить к вам Винера.
— Нет, ни в коем случае! — чересчур поспешно возразил я.
— О, мой друг. Вам не следует его опасаться. Он обладает непривлекательной внешностью, зато душа и помыслы его чисты и высоки
— Вы забываете, что я сам врач, и уж как-нибудь о себе позабочусь... К тому же плохая рекомендация, когда врача лечит его коллега, не правда ли?
— Верно, ха-ха! — гость рассмеялся с каким-то облегчением.
— Вы не представляете, как я благодарен вам за постоянную заботу.
— Бросьте, просто вы мне по сердцу, Эрлих. Кроме того, я считаю своим долгом заботиться о соотечественниках по праву старейшины нашей общины в этом городе. Только в последнее время заботы
