Теодор Старджон
Живая скульптура
Незнакомец разжег ее любопытство. Она никак не могла понять, кто он. Впрочем, это было известно немногим. Они встретились в саду на холме, где земля так сладко пахнет поздним летом и свежестью ветра; мужчина ходил вокруг груши, полностью погруженный в свое странное занятие.
Он поднял голову. На него внимательно смотрела стройная девушка лет двадцати пяти. Бесшабашно- отчаянное выражение на свежем личике. Но больше всего в ней привлекали глаза и волосы, сверкавшие пленительным золотисто-рыжим цветом.
Она разглядывала неизвестного – высокого загорелого сорокалетнего мужчину, сжимавшего лепестковый электроскоп, – все больше чувствуя себя незваной гостьей, помешавшей какому-то важному делу,инаконец решила прервать затянувшуюся паузу.
– А Вы... – начала она приличествующим случаю тоном. Но мужчина решительно оборвал фразу. – Подождите, пожалуйста.
Он вложил прибор в ее руку, и она присела, старательно держа его так, чтобы не изменить направления. Незнакомец немного отступил и постучал камертоном по колену. –Нукак? Что он показывает?
Приятный тембр; людей с таким голосом обычно охотно слушают...
Она вглядывалась в хрупкие золотые лепестки на стеклянном диске. – Расходятся!
Он постучал вновь, и лепестки раскрылись еще шире. – Сколько там?
– Когда стучите, где-то сорок пять градусов.
– Отлично! Почти максимум. – Он вытащил из кармана мешочек, высыпал оттуда на землю немного белого порошка. – Теперь я отойду, а Вы будете говорить, что показывает электроскоп.
Он принялся ходить вокруг дерева, вновь и вновь постукивая вилкой прибора, а она объявляла результаты: десять, тридцать, двадцать, ноль! Когда золотистые лепестки раскрывались на максимальную ширину, больше сорока градусов, – незнакомец высыпал еще порцию похожего на мел порошка. В результате постепенно образовывался неровный белый круг. Тогда он вытащил блокнот, изобразил дерево, вычертил контуры возникшей вокруг него полосы. Потом взял у девушки электроскоп. – Вы забрели сюда случайно?
– Да. То есть... Нет. – На долю секунды его губы растянулись. Он не привык улыбаться, решила девушка.
– Будь я юристом, сказал бы, что Вы злонамеренно уклоняетесь от ответа.
Она окинула взглядом холм, переливающийся в лучах заходящего солнца, словно слиток золота. Валуны, пучки уже начинающей редеть поникшей травы, одиноко стоящие деревья, сад. За плечами лежит тяжелый путь...
– А Вы не задавайте таких трудных вопросов. – Она тщетно пыталась улыбнуться: вместо этого из глаз вдруг хлынули слезы.
«Господи, как глупо получилось!» – мелькнула отчаянная мысль. Немного успокоившись, она пробормотала ее извиняющимся тоном.
– Почему?
Ошеломленная непрерывной чередой вопросов, – характерная для него черта, – она смешалась. Ничего удивительного, подобная манера допрашивать всегда ошеломляет, а иногда становится невыносимой. – Нельзя так откровенно, на глазах у посторонних, проявлять свои чувства. Нормальные люди так не поступают!
–Апо-моему, можно. И я еще не встретил ни одного такого «нормального».
– Да, я, наверное, тоже не встречала... Правда, сообразила это только сейчас, после Ваших слов.
– Тогда не кривите душой. И не надо все время повторять про себя: «Что он может подумать!» и тому подобное. Поверьте, мое мнение никак не зависит от Ваших слов. А если не можете, лучше не говорите ничего и просто уйдите. – Она замерла. – Найдите в себе силы быть откровенной. Все важное становится ясным и простым, а в простых вещах признаваться легко.
– Я должна умереть! – отчаянно выкрикнула она.
– Я тоже.
– У меня... рак груди.
– Давайте зайдем в дом, что-нибудь придумаем. – С этими словами он повернулся и зашагал прочь.
Выдавив из себя нелепый смешок, девушка стояла полумертвая от страха, глядя ему вслед. Ее жгла обида, переполняли абсурдные надежды на чудо... А потом она вдруг обнаружила («Господи, когда я решилась?»), что покорно идет за ним.
Ей удалось нагнать мужчину почти на вершине холма, где сад начинал редеть.
– Вы врач?
Казалось, неизвестный не заметил ни ее колебаний, ни внезапного взрыва решимости.
– Нет, – отозвался он, шагая вперед, по-прежнему притворяясь, что не видит, как она, остановившись, кусает губы, а потом вновь спешит за ним.
– Я, наверное, совсемспятила, – произнесла она вполголоса, поравнявшись с мужчиной, когда под ногами зазмеилась тропинка. Он, очевидно, понял, что девушка просто размышляет вслух, и промолчал.
Пейзаж здесь оживляли мохнатые шарики хризантем и пруд, в котором, словно блестки, посверкивали чешуей золотые рыбки.Такихбольших она еще никогда не встречала!
Наконец показался дом. Эту часть сада окружала колоннада, смыкающаяся с холмом. Дом стоял насклонеи, казалось, сросся с ним, стал неотъемлемой частью здешних мест. Плоская крыша частично опиралась на камни; дверь из грубо обтесанных бревен, утыканных гвоздями, в которой виднелись две щели, напоминавшие амбразуры, открыта. Когда она захлопнулась за ними, лязг запора вызвал неприятную мысль о темнице, но охватившее ее ощущение полной изоляции от внешнего мира было слишком пронзительным и глубоким, чтобы винить лишь эти зловещие звуки.
Девушка прислонилась к двери, следя глазами за хозяином. Они стояли в небольшом внутреннем дворике, в середине которого находился пятиугольный застекленный павильон. В нем росло сучковатое изогнутое карликовое дерево – можжевельник либо кипарис, – нечто вроде японского бонсаи.
– Пойдем дальше? – он стоял у открытой двери по другую сторону павильона.
– Бонсаи не может быть высотой в пятнадцать футов, – заметила она, рассматривая деревце.
– Мой может.
Она медленно прошла к двери, не отрывая взгляда от диковины. – Давно Вы его растите?
– Полжизни. – Его тон выражал гордость и удовлетворениедостигнутым.
Расспрашивать хозяина бонсаи, сколько лет его деревцу, нетактично, потому что это можнорасценитькак слегка завуалированное желание узнать, сам он сотворил сие маленькое чудо, или принял его из чьих-то рук, продолжив дело, начатое другим. Тут невольно возникает соблазн приписать себе чужую работу. А вот вопрос, давно ли он растит бонсаи, чрезвычайно тактичен и уважителен в отношении владельца.
Она вновь взглянула на бонсаи. Порой можно увидеть забытых, полузаброшенныхбедолаг, стоящих в ржавых банках в какой-нибудь не очень процветающей школе. Их не продают лишь из-за неприемлемой формы, наличия мертвых ветвей или потому, что деревце или его ветви растут слишком медленно. Как правило, они отличаются необычно изогнутым стволом и уникальной способностью упрямо выдерживать любые превратности злой судьбы, используя малейшую возможность, чтобы победить смерть. Чтобы вырастить экземпляр, которым она сейчас любовалась, недостаточно не то, что половины – всей жизни хозяина дома. Внезапно ее поразила мысль, что такая красота может быть невосполнимо уничтожена огнем, личинками, термитами, белками, другими слепыми силами, стоящими вне понятий справедливости, уважения к чужой жизни и красоте. Она перевела взгляд с деревца на незнакомца.
– Ну что, идем? – вновь произнес он.
– Да.
Они вошли в его рабочий кабинет.
– Присаживайтесь вон там, чувствуйте себя как дома. Наша проблема может занять немного времени.
