независимым режиссером. Старушка – известнейшим литературоведом-консультантом. А пожилой импозантный мужчина – народным артистом Малого театра.
Не понимая толком, как это с ним произошло, Кравченко быстро освоился в этом чудном подвальчике как дома. Прерванная появлением Ждановича репетиция возобновилась. Оранжевые парни с гитарами пели на разные лады стихи, музыка была явно их собственной. Женщина-режиссер то и дело прерывала их, живо комментировала, обращаясь то к старушке-литературоведу, то к Ждановичу. Жданович и сам поднялся на эстраду, взял гитару и, аккомпанируя исполнителям, начал подправлять им мелодию, расставляя акценты на те или другие поэтические строфы. Актер Малого театра прочел отрывок из «Возмездия» Блока. У него был звучный, хорошо поставленный голос, а манера чтения самая простая. Кравченко, далекий от всех этих материй, и тот невольно подумал: как ясно звучат стихи – как речь.
Он смотрел на Ждановича. Тот словно впитывал стихи. Лицо у него сейчас было совсем иное, чем там, в машине, когда он выслушивал отказ жены.
«Интересно, – подумал Кравченко. – А вот если пишешь сам, и даже считаешься некоторыми, например нашим Серегой Мещерским, поэтом с большой буквы – в душе к чужому ревнуешь? Или к классикам уже и ревновать бессмысленно? Или сравнение, как ни пиши, ни ревнуй – не в твою пользу?»
– Что-то вы редко стали приезжать, Лешенька, – сказала Ждановичу старушка-литературовед, – Не забывайте нас. В следующий понедельник в библиотеке иностранной литературы Вера Эразмовна делает доклад о творчестве Шелли и его влиянии на Байрона. Вы не уедете, будете в Москве?
– Я буду в Москве, Софья Николаевна, я обязательно приду, – ответил Жданович.
Он снова подсел к оранжевым бардам с гитарами. Начал показывать, наигрывать. Делал он это легко и с явным удовольствием. Актер Малого театра, которого все уважительно именовали Евгением Прохоровичем, снова начал читать Блока. Жданович тихо перебирал струны гитары, он словно нащупывал какую-то нить. Аккорды были как эхо стихов.
Кравченко видел: здесь, в подвале среди этих людей – чудных, немного экзальтированных и трогательных, его клиенту – хорошо, привычно, покойно. В памяти всплыл давний рок-концерт на открытом стадионе: ревущие трибуны, толпы фанатов, свет прожекторов, бешеный ритм ударных. И Жданович с гитарой у микрофона. Хриплый крик, рвущийся из его груди – выплюнутые строфы стихов, запрокинутое к темному небу лицо. Кравченко и себя вспомнил – они с пацанами там, на трибуне поднимали вверх зажигалки, чтобы он, их тогдашний кумир, стадионный бог Леха Жданович видел их, чувствовал их, знал – они слышат его, они понимают, они – одно целое с ним. Он, Кравченко, помнится, разорвал тогда на себе футболку, разделся до пояса, крутил ею над головой как флагом, орал, свистел. А после концерта они, пьяные в дым, шатались по Лужникам – было просто грешно ехать домой, спать. Сердце стучало, силы, заряда внутри было столько – казалось, сдохнешь, лопнешь или совершишь что-то великое. Но что они тогда совершили?
«И вновь – порывы юных лет, и взрывы сил, и крайность мнений. Но счастья не было – и нет…» – читал актер Малого театра. Жданович слушал его, медленно перебирая струны гитары. Губы его шевелились, вслед за чтецом и поэтом он повторял: «Пройди опасные года. Тебя подстерегают всюду. Но если выйдешь цел – тогда ты, наконец, поверишь чуду… …и, наконец, увидишь ты, что счастья и не надо было…»
Они не следили за временем. Когда репетиция закончилась, оказалось, что уже почти четыре часа. Они подвезли актера в театр – у него вечером был спектакль, на который он пригласил Ждановича.
Но до спектакля оставалось еще время. Жданович сказал: надо перекусить. Кравченко думал, что он вернется на «Крейсер», но Жданович словно забыл о своих питерских друзьях. Перекусили в узбекском ресторане в Нескучном саду. Ждановича и в ресторане все знали и принимали как родного. Им накрыли на деревянной веранде «достархан». Кормили очень сытно и очень жирно – тушеной бараниной, пловом. Кравченко ожидал, что Жданович выпьет, но он, как и сам Кравченко, заказал только зеленый чай. Зато он оказался страшнейшим сладкоежкой. Заказал пахлаву, козинаки, айвовое варенье, засахаренный миндаль и начал настойчиво пичкать всем этим Кравченко – да ты попробуй! Кравченко отказывался. Ему было смешно и грустно: эх, вот вам и стальной рокер, гвоздь Питера, жестоко воюющий с попсой за призрачные идеалы – нате, пробуйте его на зуб вместе с его миндалем засахаренным и ореховыми козинаками.
– Чудило, ты хоть знаешь, от чего отказываешься-то? – хрустел сдобным печеньем Жданович. – А я люблю – ох, мама, люблю с детства… Ты, Вадик, мальчик по всему видно столичный, балованный, наверное, был. А я сам из Уржума. Городок такой есть – слыхал? А мы даже не в нем – в поселке рабочем жили. Из жратвы – только картошка, огурцы, капуста квашеная. Ну, сала мать нажарит сковородку в выходной. С зарплаты она мне всегда печенья покупала и конфет двести граммов – карамелек. А зарплата-то раз в месяц. Как праздник это для меня было. А орехи у нас вокруг в лесах водились. Ну, мать и догадалась мне их в сахарном сиропе варить. С тех пор и люблю.
После обеда они коротали время, играя на бильярде. На набережной катались на скейтбордах подростки. Появились и уличные музыканты – тоже совсем еще пацаны, студенты – гитара, скрипка, ударник, губная гармошка. Жданович, проиграв две партии подряд, пошел их слушать. Пацаны наяривали вовсю. Его они не узнали.
Кравченко видел: Жданович для них просто какой-то сорокалетний дядька в очках с помятой физиономией. Он проявлял к ним гораздо больше интереса, чем они к нему – они просто радовались жизни и хотели срубить немного деньжат своим громким музоном. Вдруг солист взял и запел песню из прежнего репертуара «Крейсера Белугина».
– Это что? – спросил Кравченко. – Ваше?
– Ага, – не моргнув глазом, ответил гитарист. – Вчера в баре сочинили. Кайф, а?
Кравченко хотел видеть реакцию своего клиента. А Жданович никак не отреагировал. Посоветовал лишь пацанам получше настроить гитару и не сбиваться с ритма.
К началу спектакля они были в Малом театре. Шли «Три сестры». Евгений Прохорович играл полковника Вершинина.
После спектакля Кравченко повез Ждановича на теплоход. Они снова ехали по ночной Москве – на этот раз без гонок-преследований, в плотном потоке машин. Жданович тихонько напевал себе под нос марш из «Трех сестер». Глядя на него в зеркало, Кравченко, особо не склонный к сравнениям, думал о том, что… его клиент, по сути, – вылитый барон Тузенбах. Даже внешне – вот только заменить модные очки-кругляшки на пенсне, а байковую толстовку на сюртук. А так больше и менять-то нечего.
Он опять ошибался. Кое-что в характере Алексея Ждановича весьма и весьма было несхожим с натурой барона Тузенбаха. Но время открытий еще не пришло.
ГЛАВА 16.
