битва не на жизнь, а на смерть. Если хотите знать, он такое видел и не дрогнул, не струсил…
– Что же такое он видел? – спросила Катя.
– Черного Ангела. Смерть! – выпалила Лиля.
– Кого?
– Конечно, вы не верите. Разве вы способны в такое поверить? У вас у всех мозги точно в целлофан завернуты. Никто не верит. Наши вон и те смеются – до глюков, мол, допился, мерещится ему. А я знаю, это правда, – Лиля стиснула хрупкие кулачки. – Он мне сам сказал, признался, когда в реанимации лежал в больнице зимой. Я даже место точное знаю, где все это случилось, где он увидел… Там, на проспекте… Я знаю. Наши на смех меня подняли – это же просто рекламный плакат мужского парфюма. Да, днем, – она как-то сдавленно хмыкнула, – он, может, и плакатом «Енжи Ямамото» прикидывается. Черный, он и не такое может, а вот ночью… Никто не верит потому, что никому видеть это не дано. А Алексею дано – он избран, чтобы всему этому противостоять. И он противостоит – как воин, как защитник, как последний поэт… Он же все через себя пропускает – все, и войну и все эти наши взрывы, всю кровь, весь этот мрак кромешный. Через свое сердце. Оно для всех нас – как щит. А вы… вы его такого с грязью мешаете, убийство на него навешиваете. Да как вам не стыдно? Как вы не понимаете, что такой человек, как он, не может убивать?
– Но Бокову он убийством прилюдно грозил, это факт, – заметил Колосов.
– Да подите вы с фактами своими! Кирку Бокова Алексей просто презирал, но он никогда бы…
– Ах, Лиля, как бы хотел я вам верить – если бы только вы знали. Даже этого Черного бы принял, даже глюки, даже воина-защитника от сил тьмы, – Колосов вздохнул. – Фантазия это, но… Я ж сам рос на песнях Ждановича. Вы еще соску в коляске сосали, а я уж песни его переписывал. Все, что вы говорили, в его песнях. Но, Лиля, дорогая…
– Лиля, ты скажи нам, где Жданович, – тихо попросила Катя. – Майор тебе правду говорит, честное слово – он до ужаса верить тебе хочет, что гений и злодейство несовместны. Помоги ему и мне выпутать гения из всей этой криминальной белиберды.
– Господи, ну он в своем номере в «России»! – не выдержала Лиля. – А вы думали – он в бега ударился? Он в своем номере, в 342-м, уже второй день. Виктору Павловичу еще вчера его бывшая жена звонила. Он сына Лешку прямо из школы к себе в гостиницу увез. Ну, жена и разорялась по этому поводу. Виктор ее успокаивал, как мог. Они сейчас с Лешкой-маленьким в гостинице. Алексей Макарович Лешку с собой забрать хочет, насовсем. Его в приют какой-то при монастыре престижный сплавляют. А он против. Что вы на меня так смотрите – я правду вам говорю, он мне перед вашим приездом сам позвонил!
Колосов плавно съехал на обочину, остановился. «Ауди» позади тоже остановилось, явно в недоумении.
– Ладно, Лиля, – Колосов заворочался на сиденье. – Спасибо тебе. Тебя назад доставить или вон туда пересядешь?
– Я пересяду, – Лиля, заторопилась вырваться от них, открыла дверь машины. – Я сама. Вы только помните, что я вам про него сказала. Я ведь вам тоже поверила.
– Ждет тебя Долгушин, – Колосов кивнул на «Ауди».
– Это не Долгушин. Это Аристарх, – Лиля вздохнула. – Сорок раз я ему говорила. Он не слушает. Он ведь просто ненормальный мужик.
Когда уже, без эскорта, въехали в Москву и помчались по Ленинскому в направлении центра, Колосов вдруг сказал:
– Веришь, я много убийц повидал.
– Конечно, верю, – Катя размышляла, как ей поступить дальше. Все ее мысли в конечном итоге сводились к одной: как там дома Вадим? Не хуже ему? После шести Серега Мещерский обещал снова быть – это уже отрадно.
– Так вот, девяносто два процента были подонки. Но знаешь, Катя. – Колосов остановился на светофоре, – восемь процентов, как ни странно, были люди хорошие. Не просто благонамеренные, с точки зрения обывателя, а хорошие, понимаешь? Несчастные.
– Маньяков ты тоже немало повидал, – заметила Катя. – У них какое процентное соотношение?
Он не ответил.
– Тот, кто нужен нам – маньяк, – Катя покачала головой. – Возможно, он болен, одержим. Возможно, он тоже… Я понимаю, Никита, тебе больно думать, что два этих так любимых тобой еще в школе рокера причастны к…
– Больно? Да нет, не об этом речь. Просто… Знаешь, я как увидел тогда с берега этот теплоход, я понял, Катя… Я понял – он там, на борту. Он никуда не собирается бежать. Он ждет. Он готовится. Готовится к новой охоте. Он не боится или может быть, просто не думает, что его могут вычислить. Ведь он принимал меры, чтобы обезопасить себя там, в Петергофе, и тут, у нас с Блохиной. В двух случаях из четырех он пытался спрятать тела. Это ведь чистая случайность, что труп Блохиной был найден. И там, в Петергофе утопленник просто мог утонуть, и все. Он, я думаю, убежден, что тела двух его жертв канули, поэтому и чувствует себя так уверенно. Он бы и труп Бокова куда-нибудь заховал, если бы у него было больше времени на той дороге, если бы это не день был, а ночь. И еще я тебе скажу, хоть сейчас я и забрал полный список команды, хоть и буду проверять всех от моториста до повара через миграционную службу, все это мартышкин труд. Он не оттуда, не из трюма. Он из кают-компании. Бокову нашему звонили не откуда-нибудь, а якобы из самой крутой столичной продюсерской фирмы. И это была ловушка. Знать о таких вещах, как продюсерская фирма «Медиа», мог лишь тот, кто хорошо знаком с этой кухней. Который либо сам в ней когда-то варился, либо у которого все контакты подобного рода постоянно на слуху, на глазах. А на нашем «Крейсере» таких господ только четверо. Девиц я сразу исключаю – ни та ни другая достаточной силой не обладают, чтобы так орудовать ножом. И один из этих четверых – Жданович, которого я еще каких-нибудь пять-семь лет назад слушал как… Ну, в общем, по большому кайфу мне было то, о чем он пел и как.
– А Мещерскому и моему мужу нравился «Крейсер Белугин». Группа в золотом составе, – заметила Катя. – Они распались. И если я что-то понимаю – как бы Долгушин сейчас себя высоко не ставил, какие бы теплоходы себе не покупал, без тех ребят он ничто. Он тебя спросил: ты, мол, понял с чего они разбежались. Ты, правда, понял?
