ей, такой маленькой, знать подробности этой кровавой и спорной греческой сказки, о которой не все взрослые имеют представление. Еще он заметил, что Долгушин явно навеселе. Он наткнулся на его взгляд – Долгушин словно только что заметил их с Кравченко, опустил девочку на палубу:
– Вот, дочура, зови Лилю, несите все это в каюту. Примеришь обновки – мне покажешься. – Он оставил Марусю у груды подарков и шагнул к Кравченко, дохнув на него алкоголем. – Ну, здорово, приятель.
– Здравствуйте, Виктор Павлович, – сказал Кравченко. – Машину вашу вам возвращаю. Примите и распишитесь.
– Сейчас приму. Сейчас распишусь, – Долгушин подошел к верзиле Кравченко вплотную. – Я для чего ее тебе тогда дал, а? Дал для чего, ну?! – он сгреб Кравченко за куртку, дернул к себе.
Мещерский замер: такое бесцеремонное обращение друг Вадик не прощал никому. Тут и сломанные ребра не были бы приняты в расчет. Но и перемена в Долгушине была впечатляющей. Перед ними был словно другой человек. Гораздо больше похожий на того, кто стоял когда-то на сцене Лужников и крыл во всю силу своих молодых тогда еще, не убитых алкоголем и табаком легких все то, что… Но это была лишь мгновенная вспышка, Долгушин погас, отпустил куртку Кравченко и сбавил тон:
– Мы же твердо договорились. Вы слово дали, что Ждановича не покинете ни при каких условиях. Будете его тенью. Я же именно для этого вас нанимал. А вы его оставили в самый патовый момент.
– Да он в больницу попал с переломом, вы что? – не выдержал Мещерский.
– А вы на что тогда? – Долгушин обернулся к нему всем корпусом. – Вас же двое, вы напарники вроде, сами же говорили. Один в больнице, а второй должен был при Лехе неотлучно находиться. Я же рассчитывал на вас, раз вы пообещали, слово дали, а вы… Как Лехе теперь без ваших показаний доказать милиции, что он и близко в день убийства к Бокову даже не приближался? Я вас специально нанял, чтобы вы ему щитом надежным были, а вы…
– Вы так говорите, словно вы знали, что Бокова убьют! – в запальчивости за друга выкрикнул Мещерский.
– Я знал? – Долгушин осекся. – Чего я знал? Почему я должен был знать? Что ты несешь, парень?
– Оставь ты их. Ну что ты к ним пристал? Не кричи… На хрен все, голова болит, голова моя…
Голос, произнесший это, был всем знаком. На верхней ступеньке трапа, ведущего к рубке, стоял Алексей Жданович. Ничегошеньки не было на нем, несмотря на прохладный осенний день, кроме спортивных брюк и носков. Торс его был покрыт брутальной растительностью, на шее болталась цепочка с каким-то брелком. Он был без очков и близоруко щурился на мир божий, распространяя кругом сочный запах перегара.
– Эх, Витек… ты не шуми, не надо. Жизнь это, Витек. А жизнь полна совпадений. И неожиданностей полна. А смерти Кирке Бокову я желал. Желал! – Жданович пошатнулся и ухватился за поручень. – В этом одном вчерашний мент прав – желал. Но вот сбылось желание, а мир разве изменился хоть на микрон? Так что ты не кричи, Витек. Я знаю, ты как лучше с ребятами этими хотел. А вышло… Ну, что вышло, то и вышло. Я вон тоже с сыном своим как лучше хотел. Думал, он осознает, что я… что я отец его, чем дышу я, о чем думаю, что хочу ему передать. А сынка мой на мои хотения начихал. У него уже свой взгляд на все имеется, и на меня в том числе. Не нужен ему такой вот папашка пропащий. Не нужон стал-быть… И никому вообще я такой на… не нужон! – Жданович согнулся, словно от боли. – И менты меня, если даже и на нары потянут, потом тоже пошлют. Что такое я? Что я собой представляю? Разве им такой, как я, нужен? Чтоб убить, натура нужна, а моя натура, моя… – Жданович стукнул себя в грудь. – Кончилась моя натура. Скукожилась.
– Ты чего, Макарыч? – спросил капитан Аристарх. – Чего ты разоряешься? Ну, мало ли что случается? Сопляк твой Лешка еще, не понимает ничего. Ну, вырастет, может, потом поймет, чего ты ему там передать, привить хочешь. А не поймет – ну, и бог с ним. Молодежь сейчас своим умом живет. И песни у нее свои. Так было и будет. Чего ты голову пеплом-то посыпаешься, какая муха тебя укусила?
– Во муха! Во, только что звонила, – Жданович вывернул из кармана штанов телефон, – Наташка звонила – моя бывшая. С сыном видеться запрещает. Говорит – это не только ее решение. Это он, Лешка, сам ее попросил. Глядеть ему на мою пьяную морду – противно.
Долгушин поднялся по трапу и почти силой повел его – полуголого – с ветра, с палубы в кают- компанию.
– Ладно мужики, выяснили, что ничего не выяснили, – подытожил капитан Аристарх, обращаясь к Кравченко и Мещерскому. – Инструктаж кончен по всему видно. Айда, махнем по рюмашке.
Они двинулись тоже в кают-компанию. Туда же пришел и Саныч. Как-то сами собой появились коньяк, виски, водка. Саныч сбегал в трюм за льдом.
– За тон прошу прощения, – сказал Долгушин после паузы, – досада меня взяла. Точно хотел как лучше, а вышло, как всегда.
– Я делал все, что было в моих силах на тот момент, – угрюмо бросил Кравченко. – Чтоб не было больше никаких разговоров, я вам задаток ваш прямо сейчас верну, раз вы считаете, что я со своими обязанностями не справился.
– Спрячь деньги, дурак, – бросил ему Жданович, раскинувшийся в кресле. – Витька, скажи ему, иначе…
– Не в деньгах дело, деньги вы заработали. В принципе дело. И в надеждах проваленных, – Долгушин широким жестом хозяина плеснул в стаканы виски и придвинул их Кравченко и Мещерскому. – Ситуация, в которой оказался Леха, – непростая. Надо как-то помогать. Вам, Вадим, придется съездить вместе с ним в прокуратуру в понедельник и сказать, что… ну, что вы в день убийства все время были вместе, не разлучались.
– Хотите, чтобы я соврал? – спросил Кравченко.
– А вы что, ни разу в жизни не врали?
– Следователю ни разу, не приходилось еще, – Кравченко усмехнулся.
– Следователь тоже человек.
– Ну, вообще-то такого уговора не было.
– Я тебе говорил: откажутся они, – бросил Саныч. – Своя задница всегда ближе. Брось, не уламывай
