завозят. Кирпичи как для кремлевской стены. – Сидоров сбросил скорость, давая приятелям возможность проникнуться всей грандиозностью строительных планов дачника-толстосума.
Мещерский брезгливо смотрел на безнадежно изуродованный земляными работами неуютный участок леса. Затем картина изменилась: проплыли кусты густо разросшегося боярышника, закрывающие панораму стройки. Их переплетенные ветки образовывали плотную массу, непроницаемую для солнечных лучей. И вдруг там мелькнуло что-то яркое, розово-красное.
– Остановите, пожалуйста, – Мещерский открыл дверцу и выпрыгнул почти на ходу, едва не подвернув ногу.
– Ты что, офонарел, на ходу сигаешь? – Кравченко тоже увидел шарфик. – Откуда это здесь?
– Ну-ка, братцы, погодите, – Сидоров быстренько оттер их в сторону. – Знакомая тряпочка?
– Это вещь Марины Ивановны, – упавшим голосом возвестил Мещерский.
– А здесь… здесь волокли что-то тяжелое, ветки вон сломаны…
Сидоров пощупал излом.
– И недавно совсем. Ну-ка пойдем глянем.
Они продрались сквозь кусты и очутились на полянке, поросшей пожелтевшей осокой. В эту полянку отлого переходил склон невысокого холма – песчаная почва, несколько молодых сосен. По холму вилась узкая тропка, видимо, проложенная тут неутомимыми дачниками. Оканчивалась она возле какого-то бетонного кольца, низко врытого в землю. Мещерский поначалу даже и не понял, что это, – солнце слепило. Потом разглядел – нечто наподобие артезианского колодца или заброшенной бетонной опоры, а возле нее…
– Мать честная! – ахнул Сидоров. – Ну, дождались!
Мещерский закрыл глаза. Секунду назад, ощущая в ладони прохладный шелк, он уже подспудно готовился к тому, что, ВОЗМОЖНО, УВИДИТ, но… увидел совершенно другое. СЛАВА БОГУ? СЛАВА БОГУ, ЭТО НЕ ОНА. А…
У колодца в нелепо-неестественной позе лежал тот, с кем всего три часа назад они расстались у ворот дачи: Андрей Шипов. Мещерский с трудом овладел собой, заставил себя СМОТРЕТЬ: майка и джинсы Сопрано залиты кровью. Зияющая рана на хрупком горле. Спутанные волосы, а в них – травинки, листочки, мелкие сучья, сор. Лицо – восковая маска, изуродованная судорогой. Мещерского снова поразило сходство Шипова с Киану Ривзом в образе Будды из фильма Бертолуччи, теперь Будды страдающего, излучающего боль. Шипов как-то странно полусидел, прислонившись к колодцу, – ноги, перепачканные кровью, согнуты, руки – как плети, торс выгнут, словно в последней агонии мертвец порывался встать.
Сидоров склонился над трупом.
– Телефон на даче имеется? – хрипло спросил он, облизывая враз пересохшие губы.
– Да. И у нас «сотка». Только в комнате осталась. – Мещерский тоже не узнавал своего голоса.
– Слетай мигом. На холм, берегом озера – тут недалеко. Номер 56–13, а лучше волоки сюда, я их сам вызову. И никаких комментариев там. Никому, слышишь?!
Этого он мог бы и не говорить. Когда Мещерский скрылся за соснами, они на пару с Кравченко снова повернулись к трупу. Кравченко осторожно обогнул бетонное кольцо.
– Это колодец, – сказал он. – Заброшенный. Рельсами вон забили. А тут что? Кровь. На стенке – смотри-ка. И здесь тоже, на этих свайках. – Он указал на толстые полосы металла, крест-накрест прикрывавшие черный зев колодца.
Потом он присел на корточки. Осмотрел, насколько это было возможно без перемещения тела, спину Шипова – сбитая кверху футболка, на коже – вроде ссадины, но видимость была ограничена. Молча указал на все Сидорову. Тот осторожно провел рукой по карманам джинсов убитого. Там ничего не оказалось. Затем они все так же осторожно и тщательно, круг за кругом, обыскали траву, местами примятую. Кое-где на ней чернели пятна запекшейся на солнце крови. Увы, нигде не оказалось ни одного участка голой почвы, никаких отчетливых следов обуви.
– А это что? – Опер наклонился и поднял с травы порванную золотую цепочку. – Это его?
Кравченко кивнул.
Сидоров промерил глазами направление от кустов – след волочения от шоссе до заброшенного колодца.
– Тут что-то не так, – сказал он. – Я не могу определить, где конкретно на него напали, нанесли удар. Должна быть обильная кровь в этом месте. Обязательно должна.
Лихорадочно по следу в траве вернулись к кустам. Снова продрались сквозь них к месту, где словно яркий флажок неизвестной страны все еще полоскался на ветру шелковый оборвыш. Кравченко прошел немного вперед.
– Здесь! Нашел, кажется, – крикнул он тревожно.
У обочины дороги чуть в стороне на траве – лужа черной крови.
– Шипов шел по шоссе. А за ним наблюдали из кустов. Напали, возможно, сзади, полоснули по горлу – вот так. При умелом ударе это все выглядело бы…
Сидоров смотрел на шарфик:
– Так, он начал падать, зацепился вот этой тряпкой. Это его тряпка? Нет? Не знаешь, что ли? Ну ладно, потом разберемся. Так, а уже отсюда его потащили к колодцу.
Кравченко молчал – отчего-то ему не хотелось говорить, что шарфик, на котором опер выстраивает сейчас свою версию картины убийства, не принадлежал Сопрано, а принадлежал…
