неустроенной атмосфере он сразу же почувствовал себя хорошо. Комфортно.
Здесь было оживленно и шумно. Стайка нимфеток-второкурсниц в ярких кофточках-квадратах, открывавших розовые мягкие брюшка, шушукаясь, поджидала лифт. Какой-то лысо-бритый серьезный девятнадцатилетний сноб в заклепанных бляшками кожаных порточках прикидывался, что говорит по сотовому, то и дело кося глазом на «стайку». Но телефон не пахал, видимо, давно был отключен. Откуда-то из недр здания на полную катушку ворковал «Мумий Тролль». А с другого этажа в пику ему еще на более полную катушку врубили «Агату Кристи».
Никита прислонился к стене у лифта. Да, он чувствовал себя здесь, как на старой «продленке» детства. И в замызганном, набитом тинейджерами лифте все тоже было ништяк. Только вот слишком явственно разило мятной резинкой, мальчишеским потом, сладенькой слабенькой травкой, прокисшим дешевым пивом.
Однако на седьмом этаже, где обитали сокурсники Маслова, атмосфера была совершенно иной. И Никита сразу это понял. Здесь тоже все как-то суетилось, сновало по коридорам, мельтешило из комнаты в комнату, зыркало, хмыкало, шушукалось в курилках и у лифта, но… Здесь, на седьмом, Колосов не чувствовал разлитого в самой атмосфере общаги безалаберного, легкомысленного пофигизма.
По их лицам – а в коридоре у лифта он узрел немало новых незнакомых молодых физиономий – он понял: они уже знают о Маслове. Они – его сокурсники, соседи, корешки. Зеленые-зеленые пацаны. Они еще не вполне верят в то, что он погиб, но…
– Ребята, добрый день, – Колосов поздоровался с группой, тревожно и тихо жужжавшей в курилке и настороженно умолкшей при приближении чужака. – Я из уголовного розыска. По поводу гибели вашего товарища. Могу я с вами поговорить?
– Удостоверение покажите! – Приказ был отдан петушиным тенорком неким субъектом в растянутой спортивной «кенгурушке» и «бермудах».
– Любуйтесь.
Они, сопя, сосредоточенно полюбовались. Кто-то сдвинул на лоб темные очки-»стрекозу», кто-то, напротив, нацепил на нос круглые гляделки в металлической оправе.
– Устраивает? – осведомился Никита. – Ну и где поговорим? Прямо здесь?
– Идемте, – предложила лаконично «кенгурушка». Возможно, это был групповой староста или так себе – неформальный лидер сплоченного молодого коллектива. – Данька убит? Нам в общагу из милиции уже звонили и в деканат. Вы нам объясните, что произошло?
Они всей стаей привели его в комнату: три кровати, три тумбочки, окно, шкаф, отставшие от стен линялые обои и дикий бедлам. Набилось их сразу, как шпрот-малюток в банку, и любопытные все прибывали и прибывали. В основном преобладали юноши – лысые, бритые, с серьгами, с длинными волосами «а-ля Горец», бородатые и те, у кого вместо бород рос на щеках колкий гусиный пух. Когда же в дверь попытались сунуться и особы женского пола – девочки-сокурсницы, «кенгурушка»-лидер без церемоний выпихнул их вон. А потом плотно прижался к двери спиной. Никита понял: ему показывали, что предстоящая беседа сугубо для мужских ушей.
Он видел: лучше сказать им сразу, что именно произошло с Масловым. Причем рассказать в деталях, обязательно упомянув наручники. Он чувствовал: так будет лучше. Они слушали его внимательно. Даже чересчур для их возраста.
– По стереотипу я вам сам должен вопросы задавать и слушать ваши ответы. А я информацией делюсь, излагаю ход событий. – Он вытащил сигареты. Кто-то быстро щелкнул зажигалкой. Колосов не видел кто, но прикурил. – Денису нанесли пять ножевых ранений. И это не была банальная хулиганская потасовка. Ну, а теперь, поскольку я удовлетворил ваше жадное любопытство…
– А кто вам сказал, что мы про Даньку только из любопытства спрашиваем?!
Это крикнул… Колосов опять же не видел кто. Кто-то из дверей.
– Хорошо, пусть не из любопытства. Из сострадания. От горечи, боли, от печали о погибшем вашем сокурснике и друге. – Он оглядел их. – Ну, а теперь могу я и вас в свою очередь спросить о нем?
Монолог с трудом, но превратился в диалог. Они отвечали сначала нехотя, а потом иногда все разом, иногда кто-то один, кто был более осведомлен. И за час с небольшим этой сумбурной беседы Никита узнал о Денисе немало.
И то, что он приехал из Мурманска, «как Ломоносов», что отец у него умер, а раньше работал инженером в порту, что осталась мать-учительница и младшая сестра. Что для того, чтобы учиться и как-то существовать в Москве, он ретиво подрабатывал где только мог: монтировал аппаратуру на дискотеках и в студенческих клубах, вкалывал уборщиком в «Макдоналдсе», устраивался официантом в летнее кафе на Арбате. Что учился он ничего, но хвосты имел – а кто их не имеет? Свободным временем из-за подработок почти не располагал…
– Подружка у него имелась? – спросил Колосов. – Не познакомите меня?
Они переглянулись.
– Понятия не имеем, – ответил за всех «кенгурушка». – В такие тонкости своей интимной жизни Даня нас не посвящал.
Фраза была вычурной, двусмысленной и… печальной. А в разговоре сразу точно ледок замерз.
Чувствовалось: они что-то недоговаривают. Не хотят.
– До сих пор нам неизвестно, что Маслов делал в тот вечер на Варшавском шоссе, где его подобрала машина, – сказал Колосов. – Быть может, вы подскажете? Может, он с работы возвращался?
Никто не откликнулся. Возможно, они не знали. Никита глянул на неформального лидера: кенгурушка «Найк», замызганные бермуды, костлявые коленки, кроссовки сорок шестого размера, массивные и тупые, как асфальтоукладчики.
– А где он тут жил, комнату не покажете? – спросил он, помолчав.
– Здесь. Вы на его койке сидите.
Никита огляделся в который уже раз.
