Днем они могли расслабиться, чем-то отвлечься, хоть немного восстановить силы, но вечерами их преследовали ужасные воспоминания, и они тихо сидели в гостиной, погруженные в свои мысли. Алексис все время мучили кошмары, и она спала с Эдвиной, а Фанни рядом, на соседней кроватке.
В последний вечер их пребывания в Нью-Йорке обед подали в номер, и они больше не выходили, тихо коротая время за картами и разговорами. Джордж всех ужасно смешил, поразительно точно изображая дядю Руперта.
— Это не так уж и красиво, — пыталась протестовать Эдвина, хотя сама смеялась тоже. — У бедняги много странностей и недостатков, но он хороший человек.
Их дядя Руперт действительно был смешон, Джордж этим пользовался вовсю. Только Алексис не смеялась со всеми, она вообще не улыбалась и по-прежнему держалась очень замкнуто.
— Я не хочу ехать домой, — прошептала она Эдвине ночью, тесно прижимаясь к ней.
— Почему? — спросила та, но Алексис только покачала головой и со слезами на глазах уткнулась Эдвине в плечо. — Чего ты боишься, маленькая моя? Там с тобой ничего не случится плохого…
Ничего хуже того, что они пережили, уже действительно не может быть. Иногда Эдвина жалела, что не умерла сама, ей не хотелось жить дальше без Чарльза, без родителей. У нее не было времени, чтобы посидеть в одиночестве, подумать о Чарльзе, вспомнить счастливые минуты, когда они были вместе, но эти мысли так больно ранили ее, что Эдвина даже испытывала облегчение от того, что голова ее занята заботами о братьях и сестрах. Она стала теперь опорой для младших и должна держать себя в руках.
— Ты будешь опять спать в своей комнате, — шептала Эдвина Алексис, — и пойдешь в школу со своими подружками…
Но Алексис упрямо помотала головой и жалобно посмотрела на Эдвину.
— Там не будет мамы.
Это правда, и все они это знали, однако Эдвина в глубине души по-детски надеялась на чудо, что родители дома и Чарльз с ними, а все, что случилось недавно, — только жестокая шутка. Но Алексис, крепко связанная с матерью неведомыми узами, не желала убеждаться в этом, когда они приедут в Сан- Франциско.
— Ее не будет там. Но она всегда будет в наших сердцах, всегда-всегда. Все: мама, папа и Чарльз. А дома мы, может быть, почувствуем себя ближе к маме.
В доме на Калифорния-стрит так сильно ощущалось присутствие Кэт, она столько вложила труда, чтобы дом стал красивым и уютным, а сад цветущим.
— Разве ты не хочешь посмотреть, расцвели ли розовые кусты в мамином садике?
Алексис только качала головой, в тихом отчаянии обвивая руками шею Эдвины.
— Не бойся, моя сладенькая… не бойся… я здесь… я всегда буду с тобой…
И она знала, что никогда не покинет их. Она вспоминала, как мама в последний раз сказала, что всех их очень любит. Эдвина укачивала Алексис и сама потихоньку засыпала… Это правда, она помнит, как мама их любила… и большей любви не бывает на свете. Погружаясь в сон, она думала о Чарльзе и о маме, вспоминала родное мамино лицо, и слезы капали на ее подушку, рядом с головкой Алексис.
Глава 8
В пятницу, 26 апреля, через одиннадцать дней после катастрофы, Уинфилды уехали из Нью- Йорка. Машина из «Ритц-Карлтона» доставила их на станцию, и шофер помог им зарегистрировать багаж. Они везли с собой только то, что купила Эдвина в Нью-Йорке, а игрушки и подарки были заранее отправлены багажом.
Итак, детям Кэт и Бертрама теперь ничего не оставалось, как ехать домой и начинать самостоятельную жизнь без родителей. Малыши не так тяжело переживали потерю, а вот Филип почувствовал, что он отвечает за всех, — для мальчика, которому нет еще семнадцати, это нелегкое бремя. Джордж тоже переменился. При Эдвине он не осмеливался озорничать, как раньше, не только потому, что она была строже мамы, но Джордж еще и жалел ее — ведь ей приходится столько возиться с малышами, кто-нибудь из них, казалось, постоянно сидел у нее на руках. Фанни часто плакала. Тедди надо было то и дело переодевать и носить на руках, а Алексис если не цеплялась за юбку Эдвины, то пряталась в каком-нибудь уголке за шторами. Чтобы со всем справиться, Эдвине, наверное, нужно было иметь десять рук, и Джордж старался поменьше шалить, чтобы не огорчать сестру.
Вообще оба мальчика вели себя идеально: помогли Эдвине устроить малышей и позаботились о багаже Они занимали два смежных купе, и после ночевок на матрасах на полу «Карпатии» это путешествие представлялось приятным и комфортабельным.
Когда поезд медленно тронулся, Эдвину охватило чувство облегчения. Они возвращаются в родные места, и больше ничего плохого с ними не случится, по крайней мере она надеется на это. Временами, когда она бывала ужасно занята с детьми, ей некогда было предаваться воспоминаниям. Но по ночам, лежа рядом с Фанни и Алексис, Эдвина думала только о Чарльзе, о его поцелуях, нежных словах и страстных объятиях… их последнем танце… о том, какой он был веселый в ту ночь на «Титанике». Он так любил ее и стал бы прекрасным мужем. Если бы ничего не случилось…
Эдвина мучила себя этими воспоминаниями и в поезде снова и снова повторяла под перестук колес: Чарльз… Чарльз… Чарльз, я люблю тебя… люблю тебя… люблю тебя… Хотелось кричать, когда ей мерещился его голос, зовущий ее.
Наконец она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, так ясно запечатлевшегося в памяти. Она знала, что никогда не забудет его, и завидовала родителям, оставшимся вместе до самого конца. Иногда она жалела, что не погибла вместе с Чарльзом, но, вспоминая о детях, Эдвина гнала подобные мысли прочь.
Все газеты были полны сообщениями о крушении «Титаника». Следствие подкомиссии сената еще продолжалось. Эдвина несколько раз присутствовала на заседаниях подкомиссии, хотя это вызывало болезненные воспоминания. Пока там пришли к выводу, что корабль затонул из-за трехсотфутовой пробоины в правом борту. Казалось бы, какое это теперь имеет значение, ведь выяснение причины трагедии не могло совершить невозможного и оживить погибших в ту страшную ночь. Эдвина слишком хорошо знала, что исправить ничего нельзя. Важно то, что люди были обречены на смерть, что шлюпок было в два раза меньше, чем нужно.
На заседании Эдвину спрашивали, как, по ее мнению, действовала команда и как вели себя люди в шлюпках. Всеобщее негодование вызвал факт, что даже матросы не знали своих обязанностей, когда спускали шлюпки, так как у них не было соответствующей подготовки. Самым же вопиющим было то, что шлюпки спускали на воду полупустыми, а потом в них отказывались подбирать тонущих людей из страха перевернуться. Это происшествие войдет в историю как трагедия гигантского масштаба.
Дача показаний совершенно измучила Эдвину, а главное, казалась ей бессмысленной. Людей, которых она любила, больше нет, и ничто не вернет их назад. А все разговоры на эту тему только усугубляли боль утраты. Еще тяжелее было читать в газетах, что тела трехсот двадцати восьми погибших найдены, но Эдвина уже знала, что среди них нет ни родителей, ни Чарльза.
Она получила трогательную телеграмму от Фицджеральдов из Лондона, которые выражали свое соболезнование и заверяли, что всегда будут считать ее своей дочерью. Почему-то Эдвина подумала о красивой фате, которую леди Фицджеральд должна была привезти в августе. Что с ней теперь? Кто ее наденет? Хотя какое ей теперь до этого дело? Она не должна думать о пустяках, убеждала себя Эдвина, и совершенно неважно, где эта фата.
Ночью, лежа без сна в купе, она глядела в окно, стараясь не думать обо всем этом. Перчатки Чарльза, которые он бросил ей в шлюпку, все еще лежали в чемодане, и она не могла на них смотреть — слишком больно. Но даже просто знать, что они здесь, было утешением.
Она еще не спала, когда в утреннем небе возникли очертания Скалистых гор, окрашенные нежными лучами утренней зари, и первый раз почти за две недели Эдвина почувствовала себя чуточку лучше. Она разбудила всех остальных и стала показывать им горные вершины.
— Мы уже дома? — спросила Фанни, широко раскрыв глаза.
Она не могла дождаться, когда же они приедут, и сто раз повторяла Эдвине, что никогда больше не уедет из дома, а первое, что она сделает, когда вернется, это испечет большой шоколадный торт, который часто готовила мама. Эдвина пообещала ей помочь. Джордж заявил, что не собирается идти в школу. Он пытался убедить Эдвину, что пережил слишком большое потрясение и должен отдохнуть дома, прежде чем
