порта Циндао и провели романтическую ночь в каюте, предаваясь любви и долго еще потом шепчась под тихий рокот волн, ударяющих о бортовую обшивку. Одри даже грустно было оставлять Шанхай, где ее окружало столько чудес. Чарли тоже с успехом провел там запланированные интервью. Теперь ему осталось только несколько дней работы в Пекине, и можно будет начинать долгое путешествие обратно — через Стамбул в Париж и оттуда в Лондон, а там садись за работу, и к концу года, как предусмотрено в контракте, все статьи будут готовы. Его уже тянуло домой, к письменному столу, однако на пути в Циндао, лежа на пароходной койке, он думал не о предстоящей работе, а только о женщине, внушавшей ему такую страсть, какой он не испытывал до сих пор никогда в жизни. Он не мог на нее наглядеться, все в ней было ему по сердцу: и нежная шелковистая кожа, и медно-рыжие густые волосы, хотелось не отрывать взора от ее глаз и губ, от ее щедрых губ… весь ее облик возбуждал в нем восторг, и не было, кажется, ничего, чего бы он для нее не сделал.
— Ты правда поедешь со мной в Сан-Франциско познакомиться с дедом? — шепотом спросила она его в ту ночь. Он высказывал раньше такое намерение. А она уже со страхом думала о возвращении домой. Мысль о предстоящей разлуке была ей невыносима.
— Я приеду, если можно, потом… когда кончу работу.
Пекин поразил Одри. Он оказался совсем не похожим на развратный, пресыщенный Шанхай. Пекин — это воплощенная история. Восемьсот лет он был столицей Китая — здесь когда-то правил прославленный хан Кублай; стоя на огромной площади Тяньаньмынь, потрясенная Одри смотрела сквозь слезы восторга на изогнутые золоченые крыши Запретного города, где в течение многих лет находился императорский дворец Миньской и Чаньской династий. Часами бродила она и вокруг храма Неба, целиком выстроенного из дерева без единого гвоздя. Он произвел на нее самое большое впечатление. От площади Тяньаньмынь до храма Неба было всего пять кварталов, и Одри без устали расхаживала там, стараясь не выставлять напоказ фотоаппарат, который пугливые детишки по-прежнему считали «чертовой коробочкой», и незаметно снимала, снимала, снимала…
После Летнего дворца они посетили Миньские усыпальницы в долине Мин. Вдоль центральной аллеи, ведущей к гробницам, тянулись в два ряда массивные скульптуры животных — коленопреклоненные верблюды, ревущие львы, леопарды, приготовившиеся к прыжку, — и двенадцать человеческих фигур, среди них полководцы Миньской династии. И снова от грандиозности всего ансамбля, фантастической красоты и продуманности мельчайших деталей у Одри перехватывало дыхание и на глаза то и дело навертывались слезы. Но самое сильное впечатление произвела на нее Великая Китайская стена. Одри стояла и смотрела как зачарованная. Неохотно сели они вечером в поезд и поехали обратно в Пекин. Одри всю дорогу, всего какой-то час с небольшим, молчала, и только на вокзале, заглянув ему в глаза, произнесла:
— Этот день я никогда не забуду. Запомню на всю жизнь Великую Китайскую стену.
Она так и не уснула в ту ночь, и под утро, когда услышала, как Чарльз зашевелился, перебралась на его койку. Он принял ее нетерпеливо и жадно, но лишь только он разжал объятия, она снова погрузилась в задумчивость. Мысли Одри витали где-то далеко. Ей непременно надо было побывать еще в одном китайском городе — Харбине. Она читала о тех местах в книге, — в отцовской книге, само собой.
— Мы сможем съездить в Харбин? — шепотом, спросила она у Чарльза.
Ей вспомнились фотоальбомы отца. В молодости он бывал в этом городе. И говорил, что Харбин ему понравился больше Шанхая, но почему, Одри забыла, она ведь тогда была маленькой, и теперь ее тянуло съездить и посмотреть все своими глазами. Еще одна мечта, доставшаяся дочери в наследство, от отца.
— Ты в самом, деле хочешь там побывать. Од? — Чарльз задал вопрос без особого воодушевления. — Нам ведь уже пора в обратный путь.
— Чарльз, но я, может быть, больше никогда не попаду в эти места! Харбин так много для меня значит.
— Почему? Просто потому, что там побывал твой отец?
Одри… любимая, ну будь же благоразумна.
Неожиданно ее глаза наполнились слезами. Причинять ей боль — этого Чарльз никак не хотел. Он сделал еще одну попытку убедить Одри:
— Это далеко на севере, там сейчас должны быть ужасные холода. Я заезжал туда в ноябре три года назад, и температура воздуха была ниже нуля, а у нас с тобой нет теплых вещей на случай мороза.
Это звучало не слишком убедительно. Одри не сдавалась.
— Все, что нужно, можно купить здесь, — возразила она. — Да там и не должно быть так уж холодно. Чарли, пойми, я должна взглянуть на Харбин.
Подобрать в Пекине теплые вещи по размеру европейцам оказалось не так-то легко. В Шанхае это было бы проще. Но у них не осталось выбора. Брюки, купленные Одри, едва доставали ей до щиколоток. Зато меховой жакет и шерстяные чулки пришлись вполне впору. И удалось подобрать мужские ботинки по ноге. Чарльзу повезло меньше. Но он сказал, что за одни сутки не замерзнет и в том, что удалось приобрести.
Утром они сели в поезд и отправились по Китайско-Восточной (принадлежащей Японии) железной дороге за семьсот миль к северу через Маньчжурскую равнину. По расписанию они должны были прибыть в Харбин через восемнадцать часов, но поездка отняла больше двадцати шести часов из-за бесконечных остановок, задержек — на каждой остановке японцы обыскивали все вагоны. Наконец, ближе к полудню второго дня, поезд прибыл на Харбинский вокзал. Первое, что они увидели на перроне, были трое пухлых румяных детишек под призором русских нянек, несколько роющихся в снегу собак и костер, над которым грели руки мужчины в маньчжурской одежде. Они курили трубки и о чем-то неспешно беседовали. Поблизости стояла конная пожарная телега. В воздухе чувствовался запах дыма, и лошади были взмыленные, с пеной на мордах, очевидно, утром где-то поблизости был пожар.
Чарльз и Одри взяли такси и подъехали к отелю «Модерн», но там не оказалось свободных мест, и им порекомендовали гостиницу по соседству. Постояльцев здесь не видели уже несколько месяцев, и старичок за стойкой им очень обрадовался.
Радушный и на редкость словоохотливый, он взахлеб рассказывал про наводнение 1932 года и поместил молодых людей в одну из двух комнатушек, предназначенных для приезжих. Одри вся лучилась от счастья, Чарльз сказал:
— Согласись, что многое в Харбине скорее похоже на Россию, чем на Китай.
И действительно, повсюду на улицах слышалась русская речь Среди жителей города было много русских. Да и до русской границы отсюда совсем недалеко, всего каких-то двести миль Чарльз, невесело усмехнувшись, спросил:
— Может быть, отсюда ты теперь захочешь в Москву?
— Нет, не захочу. И пожалуйста, не дуйся, Чарльз. Я очень рада, что мы выбрались сюда и теперь я увижу Харбин.
И в самом деле, виды зимнего города напоминали рождественские открытки. Однако у Чарльза, увы, настроение было совсем не праздничное. Он погрозил ей пальцем и решительно сказал:
— Завтра мы едем обратно в Пекин. Договорились?
— Договорились. Но в таком случае я хочу за сегодняшний день получше осмотреть город. Мой фотоаппарат у тебя?
Он протянул ей аппарат, заряженный новой пленкой. Одри сняла с крючка свой толстый стеганый жакет. К сожалению, для такого мороза и он был недостаточно теплым.
— Куда теперь? — спросил Чарльз со страдальческой миной. — Как я понимаю, расписание пыток уже составлено на весь день?
Одри всегда четко знала, чего хочет. В разговорах старичка за стойкой прозвучало название Хулань — по его словам, туда стоило съездить. До Хуланя от Харбина миль двадцать, но можно нанять шофера, доставившего их на своем стареньком авто с вокзала в гостиницу. Одри рассказала об этом Чарльзу. Он простонал;
— Неужели нельзя посидеть в гостинице? Кажется, для одного дня мы уже достаточно наездились.
Одри досадливо поморщилась.
— Хорошо, можешь оставаться. Я приеду к ужину.
