Я улыбнулся.
— Хорошо, но ему оставлено средство, — заметил я, — он не должен никого искушать.
— Вы забываете, что, согласно с легендой, он связан своим словом. Он поклялся перед Богом, что совершенно уничтожит человека; поэтому, если может, он должен исполнить эту клятву. Ангелы, повидимому, не могут клясться перед Вечным без того, чтоб не стараться исполнить свои обеты. Люди клянутся именем Бога ежедневно без малейшего намерения сдержать свои обещания.
— Но все это бессмыслица! — сказал я и оттенком нетерпения. — Все эти старые легенды истрепались. Вы рассказываете историю очень хорошо и так, как если б сами верили в нее: это потому, что вы одарены красноречием. В наше время некто не верит ни в дьяволов, ни в ангелов. Я, например, даже не верю в существование души.
— Я знаю, что вы не верите, — проговорил он мягко, — и ваш скептицизм весьма удобен, потому что он освобождает вас от всякой личной ответственности. Я завидую вам, так как, к сожалению, я принужден верить в душу.
— Принуждены! — повторил я. — Это абсурд: некого нельзя принудить принять ту или другую теорию.
Он взглянул на меня и блуждающей улыбкой, которая скорее омрачила, чем осветила его лицо.
— Верно! Совершенно верно! Нет принудительной силы во всей вселенной. Человек — высшее и независимое творение, хозяин всего, что он обозревает, не признающий другой власти, кроме своего желания. Верно. Я забыл! Но оставим, прошу вас, теологию и психологию и будем говорить о единственном предмете, в котором есть и смысл, и интерес, — то есть о деньгах. Я замечаю, что ваши планы определенны: вы хотите напечатать книгу, которая наделает шуму и даст вам известность. Это довольно скромно! Нет ли у вас более широких замыслов? Есть несколько способов, чтоб заставить о себе говорить. Могу я вам их перечислить?
Я засмеялся.
— Если хотите!
— Хорошо. Во-первых, я посоветую вам поместить о себе в газетах статейку. Пресса должна знать, что вы чрезвычайно богатый человек. Существуют агенты, занимающиеся составлением статей; я полагаю, они это сделают довольно хорошо за десять или двадцать гиней.
Я раскрыл глаза.
— Разве это так делается?
— Как же иначе это может делаться, мой друг? — спросил он несколько нетерпеливо. — Неужели вы думаете, что чтонибудь делается на свете без денег? Неужели бедные, работающие свыше сил, журналисты для того, чтоб обратить на вас внимание публики, не возьмут чтонибудь за труды? Я знаю одного «литературного агента», весьма почтенного господина, который за сто гиней заставит прессу так работать, что в несколько недель публике покажется, что Джеффри Темпест, миллионер — единственная особа, которой пожать руку есть честь, следующая после встречи с королевской фамилией.
— Залучите его! — сказал я весело. — Заплатите ему
Когда о вас основательно прокричат в газетах, — продолжал Риманец, — следующим шагом будет вступление в так называемое «чопорное» общество. Это делается осторожно и постепенно. Вы должны быть представлены на первом сезоне, а потом я устрою вам приглашение в дома некоторых знатных дам, где вы встретите за обедом принца Уэльского. Если вы удостоитесь понравиться или сделать какое-нибудь одолжение его королевскому высочеству — тем лучше для вас: он популярная королевская особа в Европе. Далее вам необходимо купить замок и опубликовать этот факт, а затем вы можете спокойно почить на лаврах. Общество примет вас!
Я от души рассмеялся: его рассуждение забавляло меня.
— Я не предложу вам, — продолжал он, — причинять себе беспокойства, впутавшись в парламент. Для карьеры джентльмена это не есть необходимость. — Но я вам сильно рекомендую выиграть Дерби.
— Еще бы! Это восхитительная мысль, но не так легко исполнимая.
— Если вы хотите выиграть Дерби, вы его выиграете. Я гарантирую и лошадь и жокея!
Что-то в его решительном тоне поразило меня, и я наклонился вперед, чтоб внимательно рассмотреть его черты.
— Разве вы чудотворец? — шутливо спросил я.
— Испытайте меня! Итак, нужно ли достать вам лошадь?
— Если не поздно и вы этого хотите, — сказал я, — то я даю вам полную свободу, но я должен откровенно вам сказать, что мало интересуюсь скачками.
— Значит, вы должны переделать ваш вкус, — возразил он, — если хотите понравиться английской аристократии, потому что она мало чем другим интересуется. Нет ни одной знатной дамы, не имеющей свою изюминку, хотя бы ее познания в правописании были далеко не совершенны. Вы можете иметь наибольший литературный фурор сезона, но в «высшем» обществе это сочтется за ничто; если же вы выиграете Дерби, вы сделаетесь действительно знаменитостью. Собственно говоря, я имею много дел с ипподромом, я посвятил себя ему. Я присутствую при каждой большой скачке, не пропуская ни одной. Я всегда играю и никогда не проигрываю! А теперь я продолжаю рисовать план наших общественных действий. Выиграв Дерби, вы примете участие в гонке яхт в Коусе и позволите принцу Уэльскому чуть-чуть обогнать вас. Затем вы дадите большой обед, приготовленный великолепным шефом, и позабавите его королевское высочество песней «Британия господствует», красивым комплиментом, а в изящно изложенном спиче вы намекнете на эту самую песню; вероятным результатом всего этого будет одно или два королевских приглашения. Пока отлично. Во время летней жары вы отправитесь в Гамбург пить воды, все равно, нужно ли это вам или нет. А осенью вы устроите охоту в купленном замке и пригласите королевскую особу присоединиться к вам, чтобы убивать бедных маленьких куропаток. Тогда ваша известность будет признана обществом, и вы можете жениться на какой угодно прекрасной леди!
— Благодарю! Премного обязан!
И я дал волю искреннему смеху.
— Честное слово, Лючио, ваша программа превосходна! В ней ничего не упущено!
— Это ортодоксальный круг общественного успеха, — сказал Лючио с восхитительной серьезностью. — Ум и оригинальность не добьются его, только деньги совершают все.
— Вы забываете мою книгу, — заметил я, — в ней, я знаю, есть и ум, и также оригинальность. Я уверен, что она, сверх того, поднимет меня на значительную высоту.
— Сомневаюсь и очень сомневаюсь, — ответил он. — Она, конечно, будет принята благосклонно, как произведение богача, забавляющегося литературой как прихотью. Но, как я говорил вам раньше, гений редко развивается под влиянием богатства. Аристократы никогда не могут извлечь его из своих отуманенных голов, и литература принадлежит GrubStreet[2]. Великие поэты, великие философы, великие романисты всегда неопределенно зовутся «высшим» обществом как «этот сорт людей». «Этот сорт людей так интересен», — говорят снисходительно олухи синей крови, как бы извиняясь за знакомство с некоторыми членами литературного класса. Вообразите себе чопорную леди Елизаветинского времени, спрашивающую подругу: «Ты разрешишь, дорогая, представить тебе одного мистера, Вильяма Шекспира? Он пишет драмы и что-то делает в Глоб театре, я опасаюсь, он немного играет; он очень нуждается, бедняга, но этот сорт людей так забавен!» Вы, мой дорогой Темпест, не Шекспир, но ваши миллионы дадут вам более шансов, чем он имел когдалибо в своей жизни, и так как вам незачем домогаться покровительства или приседать перед «my Lord» или «my Lady», — эти величавые особы только обрадуются случаю занимать у вас деньги, если вы будете давать их.
— Я не буду давать.
— Не будете давать?
Его проницательные глаза блеснули одобрением, и он сказал:
— Я очень рад, что вы решили не «творить добро» вашими деньгами, как говорят ханжи. Вы умны! Тратьте их на себя, потому что самый акт растрачивания не может не принести пользы другим различными путями. Я всегда принимаю участие в благотворительности и вношу свое имя в подписные листы и никогда не отказываю в помощи духовенству.
— Удивляюсь этому, — заметил я, — особенно, как вы сказали мне, что вы не христианин.
