- Вороного продать не умеешь, - заговорил вдруг круглолицый толстый парень, - вот я продам жеребца.
Или я продал. А? - И он уставился, как баран, даже рот разинул.
Мужики засмеялись.
Парень громко икнул и, подняв мозолистую ладонь, запел:
Когда я, мальчик, был свободный...
- Скрутили малого, - смеялись мужики.
- Пути нет.
Собакин улыбался, парень был пьян, лез грудью и под носом махал желтым ногтем, говоря:
- Шут его знает, хотел тебе продать, ан продал, жеребца, вороного, в чулках...
- Здорово же ты выпил, - сказал Собакин, - с чего гуляешь?
Парень замолчал, и белые глаза его наливались и багровели... Собакин сжался.
- Гуляю... - сказал парень, придвигаясь. Подслеповатый мужичок захлопотал:
- Брось, милый, барину интересно, а ты ответь и отойди в сторонку, - и потянул парня за рукав.
- Не хватай! - заревел парень, и все жилистое тело его развернулось для удара; но сзади, поперек живота, ухватила его цепкая волосатая рука, увлекла из мужичьего круга.
- Иди, иди, разбушевался, - говорил лысый мужик, смешно маленького роста, на солнце лоснилась черная борода его и бегали глаза, как две мыши.
- Брось, пусти! - кричал парень и вырывался, взмахивая руками, но все дальше к возам увлекал его товарищ.
- Кто это? - быстро спросил Собакин. - Вон тот, лысый?
Мужики переглянулись, один-двое отошли, а старик, в расстегнутой на черной шее посконной рубахе, сказал:
- Кто - Оська, - и прищурился.
Осипа взяли очень быстро. Собакин с понятыми нагнал его у чайной и окликнул. Осип обернулся и словно паук заворочался в костяных, навалившихся на него руках понятых, но веревкой скрутили его плечи, повели в холодную.
А позади, набегая, гудела толпа. Многим, должно быть, досадил Осип, и боялись его сильно, а теперь улюлюкали вслед, ругали, или вывернется кто, присядет, да в глаза: 'Что, вор, взял?' - и ударит.
Понятые насилу сдерживали народ, да бравый урядник, в рыжих подусниках, вырос как из-под земли и крикнул: 'Разойдись!'
До вечера гудела и волновалась ярмарка. Осип сел в темную избу, за железную решетку, и на допросе отрекся:
- Осип я - это верно, а лошадей никаких не крал, понапрасну только меня томите.
Собакин решил сам выпытать, где лошадь; напугать, если можно, посулить заступиться, и, поздно вечером, один, вошел в камеру, где сидел Осип.
Остановясь посредине избы и в темноте различал только дыхание, сказал Собакин кротко и, как ему показалось, вкрадчиво:
- Осип, все знают, что ты угонял лошадей, грехов за тобой много, сознайся лучше, я за тебя похлопочу.
Осип молчал.
- Ты пойми, не дорога мне лошадь, а дорого, что выходил ее на руках, как родная она мне.
- Это верно, - сказал Осип спокойно.
- Ну видишь, ты сам понимаешь, зачем же хочешь доставить мне еще огорчение...
- Огорчать зачем.
- А ты огорчаешь. Я за четыреста верст верхом приехал, измучился и вдруг из-за твоего упрямства лишаюсь лошади. Осип, а Осип.
И, тронутый словами, двинулся Собакин поближе.
- Не подходи, барин, - глухо сказал Осип. Собакин остановился и от щекотного холодка
вздрогнул.
- Осип? - спросил он тихо, после молчания, повторил: - Осип, где же ты?
Что-то больно толкнуло Собакина в колено, распахнулась дверь, и Осип, нагнув, как бык, голову, побежал по избе, оттолкнул сонного десятского, упавшего, как мешок, и выскочил на волю.
Зашмыгали торопливые голоса: 'Держи, держи!' В темноте засуетились понятые.
А вдали, как огонь, вспыхивали крики: 'Держи, держи!'
Застегивая сюртук, прибежал урядник, крикнул:
- Убежал... Кто?
- Осип-конокрад, - сказал Собакин, - я сам виновен...
И скоро загудела невидимая ярмарка, низко у земли закачались железные фонари, голосила баба, лаяли собаки. Бежали, неизвестно куда и зачем, мужики, крича: 'Лошадь отвязал... Да кто? Да чью? Спроси его, кто... На ней и убежал... Верховых давайте, верховых!'
Над толпой, словно поднятые на руках, появились верховые и, раздвигая народ, поскакали к городу, к реке, в степь...
Собакин наскоро сам оседлал иноходца и поскакал мимо возов на чьи-то удаляющиеся голоса и топот.
Коротко и мерно ударяли копыта его коня, гудел в ушах теплый ветер, и возникали и таяли невидимые крики... Наперерез промчался кто-то, крича: 'Поймаем, не снести ему головы'.
Впереди топот стал как будто тише и громче голоса...
Перепрыгивая через водомоины, похрапывая, несся иноходец и вдруг резким прыжком стал на краю кручи, недалеко от верховых. Послышались голоса:
- Река, братцы, поворачивай назад.
- Переедем.
- Круча, голову сломаешь.
А вдали, направо, опять возникли крики и топот. Собакин поворотил и скоро нагнал вторых кричавших, спросил:
- Что, поймали? Мужики в ответ захохотали.
- Теленка, милый барин, загнали, дышит сердеш-пый, испугался, уши мокрые.
- Ну, вы и охотники.
- Ушел, больно уж ловкач, - отвечали мужики с уважением.
Иноходец тяжело поводил боками, и Собакин, отделившись от мужиков, ехал шагом вдоль реки.
Потянул теплый, смешанный с болотными цветами ветер, и издалека долетел протяжный звериный крик и стих.
- Что это? - невольно крикнул Собакин, чутко слушая; крик не повторялся, и сердце сжалось тоскливо.
Собакин уже спал, утомленный всеми событиями, когда кто-то, громко постучав в спальню, сказал;
- Ваше благородие, Оську привезли.
Собакин спросонок вскочил, старался понять, что говорят...
- Оську привезли, - странным голосом повторил десятский...
- Сейчас иду, подожди, или нет, иди...
И, уже выйдя на воздух, понял Собакин, что случилось несчастье. В земской избе пахло крепким и кислым, у печи на полу, покрытое рогожей, лежало тело. Десятский, присев у тела, жалостливо говорил:
- Побили его мужики наши, вон как дышит... Ах, грехи!
Собакин откинул рогожу. На боку, поджав к животу голые и содранные колени, лежал Осип, часто дыша, и глаза его сквозь полуоткрытые веки были точно стеклянные.
- Что с ним? - дрожа мелкой дрожью, спросил Собакин, боясь догадаться...
Белый зад Осипа был запачкан землей и кровью, оттуда на вершок торчал кусок дерева.
- Что это? - визгливо закричал Собакин.
Еще дальше откинул Осип серое лицо свое и запекшиеся губы быстро облизнул языком...
Плетью лежала сломанная рука его; другая, застыв, вцепилась в ягодицу и посинела.
Собакин, придерживаясь за стену, вышел в сени, дурнота подступала к горлу, и везде слышался этот
