- В этом платья вечерние и визитные, а в том - обувь, шляпы и Колины вещи.
- К чему вам это все теперь? - спросила тетушка. - Разве здесь станете наряжаться? Пожгли бы эти вещи, право, а? Тебе, Николушка, отличный дедовский сюртук приспособим, а вам, Настенька, можно перешить платья шелковые, старинные, - у меня их поискать - так много найдется. А, -ну-ну, ладно, спите, потом поговорим...
И тетушка, виновато улыбаясь, ушла. Замкнув за нею дверь, Настенька, привычным движением - руки в бока, подошла к Николушке и проговорила:
- Ты что же это, - девчонке выдумал голову морочить? Думаешь - не знаю, как ты плакался перед ней? Все подлые слова твои знаю, - она ткнула его в лоб пальцем. - Этого, милый дружок, я не допущу в порядочном доме.
- Не смей меня тыкать в лоб, - сказал Николушка мрачно.
- А хочешь - сейчас все лицо твое паршивое расцарапаю...
Николушка зашел за кровать и, посматривая, как надвигается на него Настя, вдруг крикнул громко:
- Слушай, если ты сейчас не отстанешь - я тетку позову.
6
Сидя на высоком стуле перед конторкой, тетушка сводила счета по объемистым книгам, заведенным еще лет пятнадцать тому назад покойным братом Аггеем.
Брат Аггей был необыкновенно ленив и обычно целые дни проводил здесь около конторки, лежа на клеенчатом диване, и либо ничего не делал, либо читал роман Дюма-отца 'Виконт де Бражелон', причем, когда доходил до конца, то начало как будто забывалось, и он опять читал книгу сызнова. А если во время этого занятия в окошечко, проделанное из конторы, стучал ногтем кто-нибудь, пришедший по делу, Аггей говорил, грузно поворачиваясь и скрипя пружинами:
- Ну, что тебе нужно, послушай? Пошел бы ты к приказчику, видишь - я занят...
Сегодня, против обыкновения, тетушка считала невнимательно ошибалась.
- Сто двадцать три рубля шестнадцать копеек, - держа перо в зубах, щелкала она счетами, - шестнадцать копеек. Ах, боже мой, что-то будет, что-то будет?
В контору в это время вошли, стуча сапогами и снимая шапки, мужики, пять человек, старинные приятели тетушки. Она отложила перо и приветливо поздоровалась.
- Ну, что, мужики, хорошего скажете?
- Да вот, - сказал один из мужиков, лысый и пухлый, - мы к вам, Анна Михайловна, - и покряхтел, оглядываясь на своих.
- Если насчет лугов, мужички, цену последнюю я сказала. Уступить ничего не могу, разве рубля три, как хотите...
- Нет, мы не насчет лугов, - опять сказал первый, - с лугами - как порешили, значит, так и стоим, обижать вас не будем... Нет, мы насчет вот этого...
Он замолчал, помялся; помялись и остальные.
- Да вы о чем говорите-то, я не пойму? - спросила тетушка.
- Ребята наши озоруют, Анна Михайловна, спалить собираются.
- Кого спалить?
- Да вас, Анна Михайловна. Зачем же мы и пришли к вашей милости. Вы уж не обижайтесь, - на этой неделе и спалим.
- Это верно, - сказали мужики, - так и порешили - в пятницу или в субботу Анну Михайловну жечь.
Тетушка облокотилась о конторку и задумалась. Му* жики кряхтели. Один, ступив вперед и отворив полу сермяжного кафтана, вытер ею нос.
- Гумна палить или дом? - спросила, наконец, тетушка.
- Зачем дом, оборони бог, - гумна.
Самый старый из мужиков, дед Спиридон, облокотился на высокую палку и, слезясь воспаленными веками, глядел на тетушку, весь белый, с тонкой шеей, обмотанной раз десять шерстяным шарфом.
- С батюшкой вашим, Михаилом Петровичем, на охоту я ходил, проговорил он натужным, тонким голосом, - волка тогда убил батюшка ваш. Бывало, скажет: 'Приведи, Спиридон, мне коня, самого резвого...' Вскочит на него, и - пошел... Да, я все помню, - он пожевал лиловыми губами, - и дедушку вашего, Петра Ми-.хайловича, помню... Все помню..'.
- Чайку приходи ко мне попить, Спиридон, - сказала тетушка ласково, давно мы с тобой по душам не толковали...
- А я приду, приду, Анна Михайловна... Вот Ми-хайлу Михайловича, прадеда, того не помню...
- За что же вы, мужики, такую мне неприятность хотите сделать, вздохнув, проговорила тетушка и карандашом провела вдоль разгиба книги, чем я провинилась перед вами?
- Да мы разве сами-то по себе стали бы озорничать, - заговорили мужики, - на прошлой неделе в деревню листки какие-то принесли, ребята листки читали, ну - и обижаются... Так, говорят, и в листках написано, чтобы беспременно господ - жечь.
После этого поговорили о лугах, о сенокосе, о запашке на будущий год, и мужики, простившись, вышли, оставив в комнате крепкий дух овчины и махорки. Тетушка сидела пригорюнясь. Когда вошел Африкан Ильич, заспанный и в расстегнутом жилете, она не спеша рассказала ему, по какому делу приходили мужики.
- А пускай их жгут - гумна застрахованы, - широко зевая, ответил Африкан Ильич.
- Мне не то горько, друг мой, а отношение.
- Добротой, ваше превосходительство, добротой до этого мужиков довели. Станет на него Анна Михайловна жаловаться, - жги ее во все корки. А я вот сейчас к становому поеду.
- Нет, вы не ездите, Африкан Ильич.
- Нет, уж вы извините, я поеду.
- Я бы очень просила вас не ездить.
Тогда Африкан Ильич расставил ноги и стал орать на ее превосходительство. Но все-таки не уехал. И тетушка, сказав напоследок: 'Так-то, ради гнилой соломы нельзя живого человека губить', - попросила его позвать в контору Машутку.
Маша прибежала и стала близ тетушки, положив загорелую руку на конторку.
- Звали, тетинька?
- Вот что, - погладив ее, сказала Анна Михайловна, - ты помнишь, что бог всегда знает, кто правду говорит, кто лжет, и за неправду наказывает?
- Помню, - весело ответила Машутка.
- Ну, так вот, - знаешь, а как ты поступаешь?
- Разве я врала чего, тетинька?
- Нет, не врала, конечно. А вот что... О чем ты е молодым барином нынче утром говорила? А?
Машутка опустила глаза и ногтем зацарапала конторку.
- Николай Михайлович спросил - сколько мне лет...
- - Что же ты ему ответила?
- Шашнадцать...
- Еще что?
- А еще спросил - есть ли у меня полушалка шелковая...
- А на это что ты ему ответила?
- Сказала, что полушалки нету.
- Ну, вот что, - проговорила тетушка строго, - молодой барин с тобой все шутит... А ты ему не надоедай, часто на глаза не попадайся. Поняла?
И Анна Михайловна, закрыв конторские книги и отпустив Машутку, долго еще, покачивая головой, глядела, как за окном в сирени возятся и пищат серые воробьи. 'Ох, трудно мне будет, трудно с ними со всеми', - думала она.
Когда Анна Михайловна выходила из конторы, в дверях с ней столкнулся Николушка и голосом выздоравливающего человека проговорил:
- Тетя, дайте же мне работу, ради бога...
- Какую тебе, батюшка, дать работу? Отдохни сперва, отъешься...
- Я видел, у вас наверху - библиотека... Вот ее бы взять и привести в порядок.
