- Как надоела муха! - сказала Катенька, соскользнула с постели и, полотенцем ударяя по стеклу, выгнала муху в сад, потом заложила руки за спину и принялась ходить.
В ее памяти прошел весь этот тяжелый, страстный год жизни. Все было безотрадно. Но сейчас ни безнадежности, ни боли не чувствовала она, вспоминая. Словно все, что было, завершилось и отошло в туман, в сладкую печаль. Осталось чувство свободы и той необъяснимой радости, которая бывает еще у очень молодых, сильных и страстных людей.
Катенька крепко провела ладонями по лицу и по глазам, встряхнула головой и вдруг с необычайной ясностью заглянула в самую глубь души.
А заглянув, забылась, нежно усмехнулась, ясная и свежая.
- Ну, что же, - проговорила она. - Я готова.
4
В Милом вся прислуга княжеского дома собралась на кухне, слушая, как лакей Василий рассказывал о его сиятельстве князе, неожиданно прибывшем этой ночью неизвестно откуда.
- Вижу я, - бродяжка лезет в дом, я ему: куда, небритая морда? А он кланяется: 'Здравствуй, говорит, Василий. Ну, что у нас - все благополучно?' Обмер я - вижу, он. А на нем одежда хуже, как у нашего пастуха Ефимки. Ну-с, повел я его наверх, в спальню, Он на кресло показывает: 'Здесь, спрашивает, барыня сидела?' - 'Сидела, отвечаю, везде сидела'. А он на кресло глядит, будто оно - баба. Я едва со смеху не лопнул. 'Теперь, говорит, уйди, я сам справлюсь, да приготовь ванную'. А я в щель вижу - вот до чего он дошел: лег на барынину кровать и подушки обнимает. Наголодался. Общипали его в городе разные мадамки, Сейчас спит, суток двое проспит, если не будить. Да-с, жил я на многих местах, а таких чудес -не видал.
Василий одернул- жилет с двумя цепочками, достал княжеский (дареный), портсигар, закурил и завернул ногу за ногу,
- Как он теперь с княгиней разделается - не знаю. Очень будет ему трудно. Большие будут чудеса.
На кухне всех грызло любопытство. Прибегали и из людской слушать Василия. А князь все спал. И вдруг с черного хода появился Кондратий, в пыли, хмурый, и спросил отрывисто:
- Князь приехал?
- Приехать-то он приехал, - ответил Василий, - да будить не приказано.
- Ну нет, придется разбудить.
Кондратию пришлось долго покашливать около двери в спальню, постукивать пальцем. Наконец князь проговорил спросонок:
- Что? Встаю, да, да... - И, должно быть, долго сидел на постели, приходил в себя, потом иным уже голосом сказал: - Войдите.
Кондратий, поджав губы, вошел. Алексей Петрович несколько минут смотрел на него, соскочил с постели, подбежал, усадил его на стул и так побледнел, так затрясся, что старый слуга забыл все обидные слова, какими хотел попотчевать его сиятельство, отвернулся, пожевал ртом и сказал только:
- Княгиня приказали спросить о здоровье. Сами они едва по зиме не померли. А вас видеть не желают нипочем.
- Кондратий, она сама тебя послала? - Князь схватил его за руку.
- А вы сами понимайте. Мне нечего вам отвечать, когда поступили бесчестно. Приказано спросить о здоровье и больше ничего.
Князь долго молчал. Потом, облокотясь о столик, заплакал. Сердце перевернулось у Кондратия, но он все-таки сдержался.
- Вот, все-с. - И попятился к двери.
- Не уходи, подожди, - проговорил князь, потянувшись через столик, - я напишу.
И он, брызгая ржавым пером, -принялся писать дрожащими буквами:
'Милая Катя... (он зачеркнул). Я ничего не прошу у вас и не смею... Но вы одна во всем свете, кого я люблю. У меня был спутник, он теперь в тюрьме, он научил меня любить... Когда я думаю о вас - душа наполняется светом, радостью и таким счастьем, какого я никогда не знал... Я понимаю, что не смею видеть вас... Все же - простите меня... Если вы можете простить... я приду на коленях...'
5
К вечеру в Волково приехал Цурюпа (он частенько стал наезжать за это лето), прошел прямо в кабинет к Александру Вадимычу и, ужасно возмущенный, стал рассказывать о князе. Но Волков обрезал гостя:
- Знаю все-с, считаю большим несчастьем и сам даже поседел, а о стрикулисте прошу мне больше не напоминать-с. - И, подойдя к окну, перевел разговор на сельское хозяйство.
В это время на двор въехал Кондратий на двуколке. 'Куда это старый хрен мотался?' - подумал Волков и, перегнувшись через подоконник, закричал:
- Ты откуда?
Кондратий покачал головой и, подъехав к окну, объяснил, что привез письмо для барыни. 'Угу!' - сказал Волков и, закрыв окно, пошел к дочери.
Цурюпа впал в необыкновенное волнение, догадываясь, что письмо от князя.
Но не прошло и минуты, как вбежал Волков, тяжело дыша, красный и свирепый.
- Чернил нет! - закричал он, толкая чернильницу. - Куда карандаш завалился? - И, схватив быстро подсунутый карандаш, с размаху написал: 'М. Г.' - на том листе бумаги, где на оборотной стороне год назад были нарисованы заяц, лиса, волк и собачки, потом откинулся в кресло и отер пот.
Цурюпа спросил осторожно:
- Что случилось? Посвятите меня, не могу ли помочь?
- Ведь это наглость! - заорал Александр Вадимыч. - Нет, я отвечу. Вот пошлый человек! 'М. Г., не нахожу слов объяснить столь дерзкий поступок', написал он. - Понимаете ли, просит извинения, письмецо прислал, будто ничего не случилось! Вот я отвечу: 'Моя дочь не горничная, чтобы ей посылать записки. Не угодно ли вам действительно на. коленях (он подчеркнул) прийти и всенижайше под ее окном просить прощения...'
- О, не слишком ли резко? - сказал Цурюпа, с моноклем в прыгающем глазу, читая через плечо Волкова. - Хотя таких нечутких людей не проймешь иначе. Я бы посоветовал передать дело адвокату. А что с Екатериной Александровной? Расстроена она?
- Что! - заорал еще шибче Волков. - Плачет конечно. Да вам-то какое дело? Убирайтесь отсюда ко всем чертям!
Но Катенька не плакала. Ожидая, когда вернется Кондратий, она то стояла у окна, сжимая руки, то садилась в глубокое кресло, брала книгу и читала все одну и ту же фразу: 'Тогда Юрий, полный благородного гнева, поднялся во весь рост свой и воскликнул: - Никогда в жизни'. Откладывала книгу и повторяла про себя: 'Нужно быть твердой, нужно быть твердой'. А мысли уже летели далеко, и опять она видела электрический шар, под ним на мокром асфальте жалкого человека я его глаза - огромные, безумные, темные... Катенька закрывала ладонью лицо, поднималась и опять ходила, брала книгу, читала: 'Тогда Юрий, полный благородного гнева...' Боже мой, боже мой, а Кондратий все не ехал, и день тянулся, как год.
Наконец по коридору раздались грузные шаги отца, дверь с треском распахнулась, и вошли Кондратий и Александр Вадимыч с письмом.
Катенька побледнела как полотно, сжала губы. Отец разорвал конверт и сунул ей листик. Она медленно стала читать. И, не дочитав еще до конца, поняла все, что чувствовал князь, когда царапал эти жалостные каракули. На душе у нее стало тихо и торжественно. Она передала письмо отцу. Он быстро пробежал его и спросил пересмякшим от волнения голосом:
- Сама ответишь?
- Не знаю. Как хочешь. Все равно...
- Ну, тогда я отвечу, - рявкнул Александр Вадимыч. - Я ему отвечу... Пускай на коленках ползет-Хвалится - на коленках приползти... Ползи!
- Его сиятельство не в себе-с, - осторожно вставил слово Кондратий. Они весьма расстроены.
- Молчать!.. Я сам знаю, что делать! - заревел Александр Вадимыч, сунул письмо князя в штаны н выбежал из комнаты...
Катенька крикнула:
- Папа, нет, я сама... Подождите! - И побежала было к двери, но остановилась, опустила руки. - Все равно, Кондратий, пусть будет что будет.
- Приползут, на коленях за тобой приползут, - сказал Кондратий. - Они в таком состоянии, что приползут-с.
Письмо отправили князю на другой день, чуть свет. Катенька знала, что написал отец, но сердце ее было спокойно и ясно.
6
С утра поползли серые, как дым, облака на Волкове, от хлебов и травы шел густой запах, вертелись по дорогам столбы, уходя за гору, погромыхивал гром, поблескивало, а дождь все еще не капал, собираясь, должно быть, сразу окатить крышу, и сад, и поля теплым ливнем.
В мезонинном окне барского дома над крыльцом, за ветками березы, сидел Александр Вадимыч с подзорной трубкой и, закрыв один глаз, глядел на дорогу.
Дворовые мальчишки залезли на крышу каретника и глядели туда же, где дорога, опоясывая горку, пропадала между хлебов.
В раскрытых воротах каретника стоял серый жеребец, запряженный в шарабан. Кучер сидел тут же у стены на бревне, похлопывая себя по сапогу кнутовищем. Скотница, выйдя из погреба, поставила ведро с молоком на траву и тоже принялась всматриваться, сложив под запоном руки.
Приехал мужик на телеге, снял шапку, поклонился барину в окошке и слез, стоял неподвижно. Все ждали.
Катенька., одетая, лежала на постели, зарывшись головой в подушки. Нарочный, возивший в Милое письмо, прискакал с ответом, что князь уже пополз.
Часа три назад навстречу ему выехал Кондратий. Сейчас, по расчету Александра Вадимыча, князь должен был взлезать на песчаную гору, откуда начинаются прибрежные тальники и куда даже лошади с трудом втаскивают экипаж.
Вдруг мальчишки на крыше закричали:
- Идет, идет!
Волков, шлепая туфлями, поспешил к дочери. Но Катенька была уже на крыльце. Косы ее развились и упали на спину. Держась за колонну на крылечке, она пронзительно глядела на дорогу, вдаль.
Мужик, стоявший у телеги, спросил скотницу:
- Тетка, губернатора, что ли, ждут?
- Кто его знает, может, и губернатора, - ответила баба, подняла ведро и ушла.
На дороге из-за горки появился пеший человек, и мальчишки опять закричали с крыши:
- Женщина, женщина идет, нищенка...
Тогда Катенька оторвала руку от колонки, сошла на двор и крикнула:
- Скорее лошадь!
