-- Я сбоку подрежу тебе парик...
-- Не отрежь мне ухо, ты, гордость цеха цирульников. -- смеялся Мнестер. -- Хорош бы был Фаларид с одним ухом. Я должен был бы бросить тебя в раскаленного быка.
-- Эта маска сползает, -- жаловался Кар, руководитель хора. -- У меня будет рот на боку.
-- Утром мне дорогу перебежала кошка, -- произнесла Волюмния.
-- Рыжая?
-- Нет, черная.
-- Так можешь петь спокойно: кусается и царапается только рыжая, -утешал ее Лукрин.
Актерская уборная -- просторное высокое помещение, на полу черные квадраты чередуются с желтыми, как на шахматной доске. Легкие кресла стоят перед столиками с гримом, на столиках ручные овальные зеркала из меди.
Фабий рассматривает себя в зеркале. Он видит лицо молодого мужчины. В глазных впадинах горят черные глаза. Застывшая маска из воска полна воли и энергии. Не улыбнется. Она не может ни улыбнуться, ни нахмуриться. Отверстие для рта глубокое, как яма. Так ли выглядел Телемах, противник Фаларида? Возможно. Не в этом дело. Речь идет о том, что Телемах скажет и, главное, что он сделает.
Никто не видел напряжения, застывшего на лице Фабия. До того момента, когда он услышал звуки императорских фанфар, он надеялся, что Калигула будет далеко и они будут играть только для римского народа.
Привыкшая к риску актерская кровь победила. Ну и что? Чего огорчаться? От Эсхила до Сенеки, пожалуй, не найдешь пьесы, которая доброжелательно изображала бы властителей земли и небес, которая бы не била по тирану. Ведь здесь речь пойдет о Фалариде, а не о ком другом.
Все так, как и должно быть, и ничего не изменится от того, будет ли Калигула в зале или нет. Цензор одобрил пьесу без замечаний. И кроме того, он, Фабий, не единственный в Риме, кто ненавидит тирана. Тысячи думают так же. как он. Наверняка и среди сенаторов есть такие, которые будут приветствовать пьесу и защитят актеров, если вдруг император увидит себя в Фалариде и захочет наказать актеров. Но Калигула вряд ли узнает себя в Фалариде. Зато Рим снова прозреет. Кто-то должен говорить за народ, когда ему плохо, и не актеры ли должны этим заниматься? Так это было в Афинах, так это было всегда, так это должно быть.
Фабий скользит глазами по залу. В полукруглой нише стоят три грации из парского мрамора. Посредине -- Эфросина, богиня веселья, слева -- Аглая, царица света, и справа -- Талия, воплощение актерского мастерства. В Аглае есть что-то от Квирины, Фабий усмехнулся богиням под маской Телемаха: нежность апельсиновых цветов, чистое свежее утро на берегу моря, тихонько мурлыкающего, как ребенок. Сладкая, горячая, верная. Эфросина -- это спокойствие, ее приподнятая рука погладит каждого, кто поклонится ей. Талия, ах, эта серьезная и веселая женщина уже несколько лет тянет вместе с ним актерскую повозку. Salve, cara dea[*]. Дай мне силу слова и жеста! Он опустил глаза. На золотисто-желтой поверхности мраморной плиты переплетаются и извиваются синие жилки.
[* Привет, дорогая богиня (лат.).]
Вся его жизнь -- вот такие же извивы и переплетения. Загулы, пьянки, девушки, женщины -- жизнь в суматохе, жизнь в вечном движении. Комедиант, акробат, жонглер, имитатор, декламатор. Все. А цель: рассмешить вечером тех, которым днем не до смеха. Но господа называли это бунтарством, когда смех бывал направлен против них. Изгнанник. Из страны в страну, из города в город. Кто знает, что такое тоска по родине? Extra patriam non est vita[*]. Кто знает, что такое тоска по Риму? Наконец возвращение. Рим. Квирина. Ridendo gasligare mores: в шутке раскрыть настоящее лицо людей. Он писал мимы с озорными нападками на богачей, правящих миром с помощью своего золота, и на продавшихся им. За это он был арестован в Остии, потом неожиданное помилование, дарованное Тиберием. Странствование с труппой по деревням, снова грубые шутки, затасканные остроты и тоска, постоянная тоска по большой роли в трагедии. И вот наконец-то! Наконец!
[* Вне родины нет жизни (лат.).]
Фанфары снова прорезали воздух, на этот раз уже возле портика Помпея, и прервали размышления Фабия.
Он вскочил и отвел рукой занавес у дверей, откуда был виден зрительный зал. За ним толпились актеры. Фанфары приветствовали не императора, а его сестру. Ливилла в сопровождении Луция Куриона усаживалась в императорской ложе.
Аплодисменты нарастали.
-- Salve Livilla! Ave Livilla!
-- Ax, эта потаскуха! Приводит с собой любовника совсем открыто!
-- Ну и пусть, она лучше и своего брата, и своего любовника. Скольким осужденным она вымолила у Калигулы жизнь.
-- Да, эта шлюха хоть и ругается, как преторианец, но не без сердца...
-- Болтовня -- одна семейка, один навоз, одна вонь...
-- Не болтай! Вот от тебя-то действительно несет...
-- А она красива, гадина...
-- Я думал, что она неженка...
-- Один думал, да обделался!
-- Ave Livilla!
-- Ave Lucius Curio!
Луция приветствовала горстка сенаторов да продажные арделионы. Народ не аплодировал. Он знал, что Луций предал идею отца, оправдывает нарушенные Калигулой обещания, налоги и убийства. Аплодисменты соответствовали деяниям. Тысячеглавая толпа размахивает руками, словно аплодируя, раскрывает рты, словно крича. Народ тоже умеет играть.
-- Не очень-то горячо они тебя приветствуют, дорогой, -- усмехнулась Ливилла.
-- Зато тебя уж слишком, -- сказал он, оставляя за ней право воспринять это иронически или с восторгом. Однако Ливилла думала о чем-то другом:
-- Если бы они так же приветствовали Гая, вот был бы скандал. Спорю, что его бы удар хватил. Хорошо, что он отсутствует. Все равно ничего интересного не будет, и я буду скучать. Ты не должен был меня поднимать с постели.
Затрещали тимпаны, и под звуки флейт и лютней на сцену вышли два хора, слева -- советники, справа -- народ.
Сопровождаемый звуками лютней декламировал хор народа:
О дочь всемогущего Зевса, богиня Афина,
даруй нам
Слова, что сумели б помочь нам
Сказать обо всем, что давно уж на сердце
у нас накипело,
Чтоб мы наконец осудили позор этих лет
беспросветных
Правленья скупца и тирана,
Чтоб мы наконец рассказали
О том, что принес он народу, -
О горе своем и обидах, о голоде и нищете.
Как долго вернуть не хотели
Свою благосклонность нам боги...
Хор советников рассказал, как во время праздника Тесмофории, устроенного в честь богини Деметры и ради успеха осеннего сева, Фаларид в сицилийском городе-государстве Акраганте насильно захватил власть, как он быстро добился доверия акрагантских граждан, как осыпал народ щедротами и стал его любимцем.
И оба хора, ликуя, объединились:
И сегодня, о богиня, сегодня,
Взошло наконец наше солнце:
Наш молодой властелин,
Наша надежда и радость,
