Тит Муран был хорош собой. Вьющиеся волосы, подернутые поволокой глаза, мягкий и гибкий голос.
-- Что-нибудь из Катулла, юноша, -- приказал Фабий и, эффектно сложив руки на груди, прислонился к стене.
Молодой человек поклонился и начал:
Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев
Милых губ твоих страсть мою насытят?
Ты зыбучий сочти песок ливийский
В напоенной отравами Кирене,
Где оракул полуденный Аммона...
[Перевод А. Пиотровского (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963)]
Фабий жестом остановил юношу.
-- Не понятно, почему все выбирают эти унылые стихи? Почему не вот это, например?
Фурий! Нет у тебя ларя, нет печки,
Ни раба, ни клопа, ни паутины,
Есть отец лишь да мачеха, которым
Камни дай -- разжуют и их отлично...
[Перевод С. Ошерова (там же).]
-- Ты слышал! -- наклонился Руф к Лупу. -- Ни раба, ни клопа, ни паутины. Подстрекательством попахивает, а?
-- Да брось ты, пей лучше! У него ведь и впрямь ничего нет!
-- Продолжай, Муран, -- велел Фабий.
Юноша покраснел, он не мог продолжать, он не знал этих стихов. Фабий усмехнулся.
-- А стойку умеешь?
Муран неуверенно посмотрел на грязный пол. Потом на свои руки и опять на пол.
-- Чистюля! -- язвительно бросил Фабий.
Юноша наклонился, решительно уперся ладонями в грязный пол и сделал неуверенную, неумелую, колеблющуюся стойку.
Фабий окинул взглядом зал и исподлобья усмехнулся. Никто не успел и глазом моргнуть, как он вскинул свое сильное тело на стол средь кружек, опираясь на одну руку, даже хмельная тяжесть в голове ему не помешала. Буря аплодисментов. Фабий принял их с улыбкой и сел. Скавр потряс своей кружкой и восторженно заорал:
-- Ясно вам! На одной руке! На столе! Мой сын!
-- Ну, придется тебе поучиться, Муран. Следующий!
Юноша отправился на свое место, будто его водой окатили, и по знаку Кара к Фабию подошла темноволосая девушка. Она шла легко, мягко ступая, огромные горящие глаза не отрывались от Фабия.
-- Красивая девушка! -- раздался чей-то голос.
Фабий почувствовал беспокойство. Эти глаза выводили его из равновесия. Он понимал, что весь трактир смотрит на него, и принял вид господина, разговаривающего с рабыней. Выпитое вино разгорячило его.
-- Что ты умеешь?
-- Танцевать.
-- Танцевать... -- Он неприятно засмеялся. -- И это все? Больше ничего?
Она откинула назад голову:
-- Больше ничего.
-- Маловато ты умеешь, девушка. Ну, увидим. Ноги покажи! -- приказал он и сам с удивлением услышал свой хриплый голос. Голубой хитон прикрывал ее колени. Она отступила на шаг. У нее были стройные лодыжки.
-- Выше! Подбери хитон!
Скавр встал, навалился на стол и пьяно заорал:
-- Так, так! Выше! Выше!
К нему присоединился маленький толстый Руф:
-- Выше! Выше!
Девушка стояла не шевелясь, как бы не понимая, к ней ли обращаются.
-- Что смотришь? Не поняла? Подними хитон!
Она покраснела, краска разлилась по шее и плечам. В глазах загорелось упрямство. Она не пошевелилась.
Вино распаляло Фабия, а неожиданная стыдливость девушки только раззадоривала его. Он шагнул к ней, потянулся было к хитону. Девушка изо всех сил ударила его по руке и убежала. Никто даже опомниться не успел. Все хохотали. Фабий стиснул зубы и побледнел. Такого с ним еще никогда не бывало. И это на людях. Ладно же, и он ловко обратил все в шутку:
-- А ведь прелестно! Целомудренная девица будет танцевать Ио, бегущую от Зевса. -- Он рассмеялся, но смех его звучал не без фальши. Тогда он властно махнул рукой.
-- Кто еще?
Ганио поворачивал над огнем вертел и ехидно ухмылялся.
Блондинка подлетела козочкой, она сыпала словами и улыбками. Звали ее Памфила. Сверкая белыми зубками, она, чтобы показать себя, повернулась на месте и плотоядным, источающим кармин ротиком затараторила роль благородной римской девушки, влюбленной в гладиатора.
Сделав вид, что Памфила ему понравилась, Фабий смотрел на нее пьяными глазами и улыбался. А когда она кончила свои вздохи по гладиатору, он посадил ее рядом с собой и стал угощать вином. Но мысли его улетели следом за другой -- за той недотрогой. Он был взбешен.
Скавр, уже совершенно одурманенный вином, обнял горшечника и, словно стараясь перекричать шторм, орал ему в ухо:
-- Сын-то мой каков! Молодец, а?
И затянул песню, если это вообще позволительно было назвать пением:
Vinum bonum!
Славный Бахус!
Прочь рассудок!
До него ли,
Если льется
Прямо в глотку
Vinum bonum!
Фабий прижимал к себе блондинку, а думал о другой. И хмурился. 'Вот мерзавка, будет тут мне представления устраивать! Но какие глаза! Она меня этими глазищами чуть насквозь не прогрызла. В ней есть что-то. А, глупости! Плевать!' -- Фабий яростно и иступленно стал целовать Памфилу.
Старый Скавр был на верху блаженства. Волны опьянения несли его неведомо куда, и он шумел на весь трактир.
-- Ни у кого из вас нет такого сына! Эх вы! -- Он поднял кружку. -- Я пью за твое здоровье, Фабий!
-- Твое здоровье, возлюбленный родитель! -- прогремел в ответ Фабий, будто со сцены, и вино из покачнувшейся кружки выплеснулось на стол.
Памфила взвизгнула, рванулась в сторону, чтобы красное вино не испортило ее хитон. Фабий посмотрел на нее стеклянными глазами, с отвращением оттолкнул и перестал обращать на нее внимание. Но где теперь может быть та, другая? От винных паров мысли в голове путались! Ночь теперь на дворе, тьма клубится. Она так была не похожа на остальных! О чем говорили ее глаза? В них был упрек, и еще что-то в них было... Но почему они так светились? И с чего это она так уж сразу ощетинилась. Недотрога какая... Конечно, я грубо с ней обошелся, но ведь я ничего такого не думал...
Он вскочил и крикнул:
-- Так хороший я человек или нет?
-- Хороший! Великолепный! Ты самый лучший парень на свете, Фабий! -заорали ему в ответ.
-- Самый лучший на свете! -- голосил Скавр.
-- Ганио! Вина! -- приказал Фабий и запустил кружкой в светильник. Попал он точно, так что черепки
