грязные варвары не могут угрожать Риму. Именно во время восстания Спартака Рим показал всю свою мощь и покарал бунтовщиков: шесть тысяч крестов стояло вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима, и на каждом был распят раб-мятежник.
[* Сенаторы (лат.).]
Луций пришпорил коня, но кошмарный частокол вдоль лучшей дороги империи не давал покоя.
Шесть тысяч распятых.
Солдата не испугают горы трупов на поле боя. Но шесть тысяч крестов! Трепет охватил Луция при мысли об этом зрелище, трепет горделивого изумления перед могуществом Рима, не побоявшегося в отмщение и назидание учинить эту расправу перед лицом богов, неба и людей мира. И Луций, частица несокрушимой державы, поступил бы так же. Потому что он призван служить родине. Потому что он хочет ей служить.
'Шесть тысяч распятых -- это слишком жестоко!' -- сказал когда-то Луцию его учитель риторики Сенека.
Луций снисходительно усмехнулся. 'Гуманист! -- подумал он задним числом. -- Жестоко? Какая сентиментальность, какая близорукость! Жестоко было бы щадить мятежников и подвергать Рим новой опасности. Сенат принял правильное решение: проучить мятежников именно так, как предложил Красе! И ведь с тех пор не вспыхнуло ни одного мятежа, подобного тому, какой случился при Спартаке. И не вспыхнет...'
Близился вечер, сгущались сумерки, темнота окутывала дорогу. Возчики зажигали факелы и лучины. Луций решил переночевать в отцовском имении за Таррациной. Но, доскакав до Таррацины, устал не меньше своего коня и поэтому остался на ночь в таверне, где были комнаты для знати.
На площадке перед таверной было шумно. За столами при свете двух-трех фонарей сидели путники и крестьяне. Они попивали разбавленное водой вино и галдели. Орали, пели и кричали так громко, как повелевал им ударивший в голову напиток.
Луций подъехал к воротам и тут только в свете факелов заметил расставленный по всей дороге караул. Преторианцы в полном вооружении.
-- Кто ты, господин? -- учтиво спросил центурион, который по великолепному панцирю Луция понял, что перед ним важное лицо.
Луций назвал свое имя и сказал, что хочет здесь переночевать. Центурион поднял руку в приветствии.
-- Я очень сожалею, господин мой, но в павильоне ужинает префект претория с супругой и дочерью.
Луций удивленно поглядел на воина и выдохнул:
-- Макрон? Ах! Доложи обо мне, друг!
-- Гней Невий Серторий Макрон, -- почтительно поправил его центурион. -- Изволь подождать здесь. Я доложу о тебе.
Луций взволнованно бросил поводья подскочившему рабу, накинул на плечи темный плащ и присел к свободному столу. О, если бы Макрон меня принял! Верховный командующий всеми войсками, второй человек после императора. Мой главный начальник. Вот ведь и теперь хороший солдат может высоко подняться: Макрон. бывший раб, погонщик скота -- ныне приближенный императора. Отец Луция ненавидит его так же, как императора. И я ненавижу его, смертельного врага республики. Но это вовсе не значит, что я буду громко кричать о своей ненависти. Познать врага и при этом не открыть перед ним себя -- вот мудрость.
Луций издали видел павильон во дворе. Над входом в него было выбито:
ВОЙДИ И ЗАБУДЬ!
Он усмехнулся. Прекрасно сказано для пьянчуг и девок. Истинный римлянин никогда не забудет о том, что у него на сердце и в мыслях.
За соседними столами сидел простой люд. Луций не слышал, о чем они говорят, лишь изредка до него долетали отдельные слова.
Они видели, как приехал Макрон, и теперь обменивались впечатлениями.
-- Ну и разбойник этот Макрон. Земля так и загудела, как он с лошади соскочил. Прет как вол.
-- Так ведь он же и был.,.. Не отопрешься, а? Тяжелый, неуклюжий?
-- Ну и что? А все же он мне больше по душе, чем эти раздушенные да завитые господа из сената. Ясно, что не красавец. А эти две его курочки, что вылезали из носилок, выступали словно павы. Они на сестер похожи, а говорят, будто одна -- его жена, а другая -- дочка от предыдущей.
-- А где которая?
-- Чернявая с рыбьей головой вроде дочка. Пышная? Так это же другая, умник!
-- Да, хороши обе, а запах от них такой, что я еще и теперь его чувствую. Он, ясное дело, молодец, из наших он, наш человек!
-- Наш человек? Ха-ха-ха, в самую точку попал, дубина! Императорский прихвостень -- наш человек! Ха-ха-ха!
-- Потише вы, тот вон серебряный господин нас слушает!
-- Ерунда! Не может он ничего слышать.
Они оглядывались на Луция, перешептывались, что за птица, мол, такая, и откуда он тут взялся? Потом выпили. Больше всех усердствовал тощий как щепка человек.
-- Иду я, братцы, из Рима, там сейчас такое творится...
-- Рассказывай, только потише. Этот красавчик навострил уши, -- сказал другой бородач.
Но он ошибался. Луцию было безразлично, о чем говорит плебс. Он думал о Макроне.
Любопытные обступили тощего, и он рассказывал:
-- Вчера еще две семьи осудили за оскорбление величества. А сегодня от них только и осталось, что шесть трупов. Скорость, а? Только теперь не удавкой работают, теперь головы рубят. Новая мода, дорогие. И палач доволен, и осужденный тоже. Голова-то из-под топора, как маковка, отлетает, подскочит да и таращится вылупленными глазищами...
-- Бр-р. А ты, скелетина, веселишься? Небось вытаращишься, как до тебя очередь дойдет, -- заметил одутловатый крестьянин.
-- Ну, для этого мы люди маленькие, -- отозвался бородатый, перебирая струны гитары, чтобы не было слышно, о чем идет речь.
-- А что за семьи-то были, аистова нога?
Тощий сделал глоток.
-- Да все одно и то же: богатые, сенаторы. Им того каждый пожелает. Один, говорят, совершил преступление и оскорбил величество тем, что пошел в нужник с изображением божественного Августа на перстне...
Кто-то засмеялся, но тут же смолк, как отрубил. Как угадать, с кем пьешь, может, именно этот костоглот, который рассказывает, -- доносчик?
-- Эй ты, жердь, это правда, что процент с долга повысили с двенадцати до восемнадцати на сотню? -- спросил крестьянин.
-- Да. В сообщении сената об этом было. Только мне-то все равно, у меня ни долгов, ни денег.
-- Постойте, -- перебил их низкорослый человечек, работник с виноградника, так громко, что теперь и Луций слышал все. -- Сегодня днем я зашел сюда поесть. Вдруг сотня преторианцев на лошадях. Несутся так, что искры летят. Потом скакал он, а за ним еще сотня преторианцев.
-- Кто это 'он', умник?
-- Калигула. Он скакал на вороном жеребце.
-- Он вчера выиграл первый приз на скачках! -- крикнул из угла молодой парень.
-- Калигула?
-- Нет. Жеребец этот. Инцитат его зовут. Конь что надо!
А крестьянин с виноградника продолжал:
-- У Калигулы поверх голубой туники был надет золотой панцирь и весь чеканный! Ох, и хорош же он был! Нас тут много сошлось. Мы кричали ему: 'Salve'[*]
[* Будь здоров (лат.).]
