- Ну как? - Кузьмич, похоже, наслаждался нашими обалдевшими физиономиями.
- Да, - протянула я, отдавая должное профессионализму комитетчиков, сумевших засунуть аппаратуру в эту внушительную цитадель, один охранник чего стоит, а двери замурованные! - Где-нибудь в Италии такое фото могло бы стоить прокурору города карьеры.
- Ну что, Машечка, хочешь, подарю тебе эту фотку? - резвился Кузьмич. Будет тебя Дремов увольнять, ты ему снимок в рожу и - твои условия!
- Не смешно, - ответила я.
- Машка, ты не хочешь, я возьму! - заорал Горчаков, вырывая у меня фотографию.
- Эй вы, не порвите! - забеспокоился Кузьмич. - И вообще, не ссорьтесь, сделаем копии. В общем, фээсбэшники подсветили маленько: Вертолет Дуремару вашему замечание сделал, мол, его, дремовские, сотрудники под него, Вертолета уважаемого, копают, и опер этот замученный признался, что взорвать Вертолета хотел. Да, забыл сказать - эти 'братья' недоношенные, пока опера били и признание из него выколачивали, они же все на пленочку записывали. Вертолет эту пленочку припер в бассейн и дал послушать прокурору города. У фээсбэшников лежит запись этого знакомства с пленкой и последовавшего за тем разговора между двумя сильными мира сего. Бурдейко под пытками все валил на Денщикова, поэтому прокурор города дал Вертолету слово, что Денщиков будет уволен. Вертолет так возбудился, орал: 'Вышвырни его с волчьим билетом!..' А на следующий день после этого разговора Вертолету заплохело, наверное, в сауне перегрелся, или пиво несвежее было, или волновался так сильно, вот и попал в больничку.
- Василий Кузьмич, а что за дела у нашего Дуремара с Вертолетом? спросила я, искренне недоумевая.
- Помнишь, Машечка, ты мне шепнула, что прокурор ваш к Вертолету заходил после взрыва? Его Вертолет высвистал - так перепугался, что со своего собственного телефона и звонил. Нам эта именно сводка, с одним разговором, почему-то пришла на неделю позже. - Кузьмич хитро усмехнулся. - Везде бардак! Я вот и стал активно выяснять, и комитетчики еще подсветили, вот и выяснили мы вместе, что, когда ваш Дремов Асташина подсиживал, Вертолет на него вышел и набился в спонсоры. За свое назначение Дремов заплатил вертолетовскими денежками, но зато подружились они после этого - не разлей вода!
- Ну и чего мне с Денщиковым сегодня делать? - уныло спросила я, переваривая то, что рассказал Василий Кузьмич. - Получается, что у него остается только недоказанный шантаж...
- Сегодня отпускай с миром. А мы ему еще квартирку его подтащим, у нас же документы есть на его квартиру, и потом Леня Кораблев эту свою Анджелу как пить дать развалит, та скажет все про Денщикова как миленькая.
Как раз на этих словах дверь приоткрылась, и в кабинет зашел Кораблев с бесстрастным лицом. Не дрогнув мускулом, он сообщил, что Анджела в коридоре. Я поднялась и пошла отпускать Денщикова. Мы с ним подписали протокол, Денщикова проводили до выхода, и я попросила привести в кабинет, где было в этот день мое рабочее место, Анджелу.
Но то ли я уже была выпотрошена до последнего, то ли Анджела взбудоражена предательством Ленечки сверх меры, - разговора у нас не получилось. А когда Анджела начала хамить, я даже отказалась от проведения опознания ее молодым юристом Костенко и, кипя, как гейзер на Камчатке, мстительно заполнила протокол задержания Анджелы на трое суток, как подозреваемой в вымогательстве с отягчающими обстоятельствами. Писала и про себя ругалась в свой адрес последними словами: нельзя мстить подследственным. Нельзя так идти на поводу у эмоций! Но было уже поздно. Естественно, Анджела заявила, что без адвоката она даже задницу себе не почешет в стенах РУБОПа, и ее допрос был отложен до следующего дня, поскольку у адвокатов закончился рабочий день и обеспечить ей защитника сегодня было невозможно.
Когда я появилась в кабинете у Кузьмича и с жалобным видом положила перед ним копию протокола задержания Анджелы, Кузьмич сочувственно на меня посмотрел и сказал:
- Машечка, деточка моя, как ты сегодня устала! Иди отдыхай, завтра я за тобой машину пришлю. Завтра все будет в лучшем виде... Во сколько за тобой заехать?
- Василий Кузьмич, у меня завтра встреча в тюрьме с вашей женой, у нас предъявление обвинения, и уже никак не отложить, сроки поджимают. К трем часам в тюрьму женскую за мной заедьте, ладно?
- Очень хорошо, - ответил Василий Кузьмич. - А мы за это время с девушкой поработаем, она нам все расскажет.
- В каком смысле? - испугалась я.
- Ты что? Мы не звери, солдат ребенка не обидит, не бойся. Иди, Машечка, отдыхай. Леша, ты проводи ее до квартиры. Машину я вам дам.
Когда мы с Лешкой вышли за ворота РУБОПа, он спросил:
- Ну, как тебе реализация?
- Никак, Леша, - подумав, честно ответила я. - Никаких результатов.
-Ну, это ты загнула! А оружие? Цельный автомат изъяли! И 'русских братьев' ты к убийству привязала!
- А Денщиков? - уныло возразила я. - С 'русскими братьями' я и не сомневалась, а вот с Денщиковым что делать? И Скородумов умер, я тебе еще не сказала?
Лешка присвистнул:
- Да, это меняет дело. Он же и не допрошен ни разу?
- То-то и оно, - так же уныло подтвердила я. - А теперь суд от его заявления отмахнется, мол, это не документ, и в основу обвинения его не положишь.
- Машка! - Горчаков остановился, в упор глядя на меня. - А где скородумовский бумажник? Теперь-то ты имеешь право туда залезть?
Я кивнула:
- Завтра, Леша, после тюрьмы.
- А где он? Куда ты его так хорошо заныкала, что уверена, что он тебя дожидается?
- Вот завтра привезу его и скажу, где он был, - ответила я.
- А почему завтра? Почему сейчас не можешь?
- Потому что ему еще ночь там лежать, где он сейчас. Мало ли что...
Подошла выделенная для нас Кузьмичом машина, мы сели, я назад, а Лешка рядом с водителем, и путь до дома прошел в молчании.
Проснувшись на следующее утро, я осознала, что не помню, как пришла домой, о чем говорила (и говорила ли вообще) с Сашкой, не помню, как я легла в постель и заснула, и что мне снилось. Единственное, что меня стало беспокоить, как только я окончательно продрала глаза, это судьба Анджелы. Что-то мне было не по себе от зловещего обещания Кузьмича: 'Не бойся, Маша, она все расскажет!..' Что они там с ней будут делать, чтобы она все рассказала?!
Я даже обрадовалась возможности сменить обстановку и полетела в женский изолятор, где у меня давно было назначено предъявление окончательного обвинения детоубийце. Неразвитая пьянчужка Курлачева, санитарка в интернате, страшная, как смертный грех, да еще и неопрятная и вонючая, тем не менее пользовалась успехом у мужчин, и когда они приходили к ней в гости, угощала их спиртным и угощалась сама, а потом они предавались необузданным утехам. И в последний раз так было, и все бы ничего, если бы не десятилетний сын, которого она брала из интерната на выходные: он почему-то все время пугался, когда просыпался один в темной комнате, и начинал звать маму. А мама, как на грех, была очень занята. Он покричал несколько раз, а потом вылез из кровати и пошлепал босыми ногами в другую комнату, где имела место кульминация любовного угара. Ребенок подошел прямо к барахтающимся любовникам и снова громко позвал: 'Мама, мама!' Курлачева в ярости оттого, что ей сломали кайф, вскочила с постели, схватила длинный кухонный нож, которым они перед любовными играми резали колбасу, и полоснула надоевшего сына по шее, после чего хотела продолжить прерванное занятие. Но ее любовник моментально протрезвел, лихорадочно оделся и в панике сбежал. Курлачева тут же упала и заснула, а проснувшись, обнаружила холодное тельце сына в луже крови, и вот тут-то от ее нечеловеческого воя вздрогнул дом.
Я не знала, как после этого матери можно жить, но Курлачева, скорее всего, о таких тонких вещах не задумывалась, туповато смотрела на меня, когда я задавала ей вопросы, и, перебивая, просила передать ее
