обрисовались неестественно четко, как на картине, нарисованной дьявольской рукой, и были они похожи на застывшие многорукие существа, царапающие небо тысячами костлявых пальцев. Потом пришел ливень. Он обрушился на землю неистовым водоворотом, который распался на отдельные потоки сплошной воды, несущиеся по ветру, и сила их напора была такова, что Арианна рухнула на колени, почти захлебнувшись.
Она даже не пыталась подняться на ноги. Наоборот, она склонилась головой к самой земле, словно отдавая дань благоговения неистовому буйству стихии. Со стороны леса доносился стон и треск падающих деревьев, ветер не просто выл, а кричал надсадно и безумно, ливень уже не был ливнем — он превратился в разверстую пасть, жадно засасывающую в себя все, что подвернется, в том числе Арианну.
Она сжалась в комок, полулежа на стене замка, превратившейся в несущийся поток дождевой воды, она закрыла лицо руками... и мир начал кружиться все быстрее, пока не стал воронкой, полной светящегося тумана, зарниц и голубых росчерков молний...
...Щупальца тумана тянулись во все стороны дальше и дальше, истончались и таяли, рассасывались в мягкий белый отсвет. Неясные образы оформлялись и тонули в тумане, сменяя друг друга подобно точкам на цибике, брошенном игроком в кости. Король Генрих с лицом, искаженным от гнева, кричащий что-то насчет глаз... Родри, смертельно бледный, с ужасом в глазах, удерживаемый угрюмо насупившимися рыцарями... и Рейн! Рейн, показывающий зубы в яростном оскале, вонзающий меч в чью-то скрюченную руку...
И вдруг, словно брошенный кубик внезапно замер в момент стремительного движения, самый последний из образов обрел четкость. Он проявился в тумане, как бы прожигая себе дорогу сквозь его толщу: человек, покачивающийся на виселице. Веревка поскрипывала от каждого движения, в воздухе застоялся смрад гниения, смерти. Ворон тяжело снялся с земли, чтобы опуститься на плечо висельника. Как если бы это послужило командой, появилась пара других, а за ними откуда-то налетела целая стая. Она пала на холм черным плащом, живые полы которого гулко хлопали на ветру. Черные зловещие птицы были теперь повсюду: на земле, на ветках единственного сухого дерева, на перекладине виселицы. Еще один неспешно опустился на гниющие человеческие останки, прямо на голову. От этого движения висельник начал медленно, ужасающе медленно поворачиваться лицом к Арианне.
Она закричала...
От крика видение рассыпалось осколками, словно кусок льда под ударом молота. Осколки канули в сплошную белую Муть, в бездну, дышащую холодом, испускающую яркие сполохи. Холод коснулся Арианны, охватил ее и стиснул, от холода стало невозможно дышать. Она старалась втянуть хоть глоток воздуха в грудь, сжатую ледяными объятиями, но воздух был слишком холодным. И Арианна отказалась от борьбы, позволив унести себя в белое Ничто...
Она открыла глаза, уставившись на мокрый серый камень. Она лежала лицом в луже, промокшая до костей, и все вокруг было мокрым тоже, истекая каплями влаги. Выпрямляясь, она застонала: тело онемело и промерзло так, что отказывалось двигаться.
Отвратительная вязкая тошнота подкатила к горлу. Арианна попробовала подавить ее, зажмурившись, но в темноте притаился образ покачивающегося висельника. Его лицо... она закричала снова, и видение как будто отпрянуло, не дав ей возможности увидеть лицо казненного.
Но она все равно знала, знала — о Господи, она знала в глубине души! Видения никогда еще не лгали ей.
Страх обжег горло, обжег сердце. Сама того не желая, Арианна сказала одними губами: «Рейн...» Она хотела выкрикнуть его имя, но кричали разум, сердце и душа, а язык был нем.
Рейн отправился примирить два народа, его и ее, не подозревая, что едет навстречу смерти.
Нужно срочно найти его и предупредить! Нужно позвать на помощь Талиазина! Раз он колдун (а это не подлежит сомнению), то ему подвластно все на свете. Он способен пронизывать кольцо времени и оказываться в двух местах разом. Ему не составит труда в мгновение ока очутиться там, где сейчас Рейн.
Арианна все еще стояла на коленях. Ухватившись за каменный парапет, она с великим усилием все же поднялась и отвела с глаз пряди мокрых волос. Под стенами замка простиралось поле, больше похожее на болото. На горизонте, промытом до кристальной чистоты, синева неба касалась лазурной морской глади. Над головой лениво плыли редкие белоснежные облачка, похожие на клоки ягнячьей шерсти. Солнце сияло так ослепительно, что пришлось прищуриться, раглядывая небо. Если бы со всех сторон не слышалось мерного падения капель, то невозможно было бы поверить, что прошел дождь, не говоря уже о ливне.
Гроза отгремела и ушла, словно ее и не бывало. А с ней исчез и Талиазин.
***
Горячее августовское солнце пекло с какой-то яростью, без труда проникая сквозь кроны чахлых сосен. Пот стекал по спнне и груди Рейна под металлом лат, вызывая зуд и заставляя поеживаться.
Стояла неприятная духота, причиной которой было обильное испарение. После обеда откуда-то налетела сумасшедшая гроза, совершенно нехарактерная для этого месяца. Рейн промок, а высохнуть не было времени, и теперь он угрюмо думал, что, сняв латы, обнаружит на одежде слой плесени. Еще он размышляя о том, что и впрямь становится слишком стар для подобных испытаний.
Родри молчал уже довольно долго (видимо, чувствовал себя ничуть не лучше, чем выглядел). Лицо у парня было покрыто грязными разводами, волосы облепили голову мокрой паклей, словом, он был похож на бродягу, проведшего ночь во рву под стеной замка.
— Как настроение, парень? — спросил Рейн, стараясь говорить бодро и беспечно.
— Да ничего, милорд... — Родри выпрямился в седле. — Милорд, э-э... вы любите мою сестру?
— Да, люблю.
— За что?
— За что? — переспросил Рейн, пораженный вопросом.
— Я в том смысле, что... э-э... почему мужчина выбирает из всех женщин одну, а не другую? Для меня все девчонки на одно лицо и на один лад, честное слово! — Родри скорчил пренебрежительную гримасу. — По правде сказать, я вообще не понимаю, на что они нужны. Вечно ноют, вечно чего-то требуют... зануды! А уж как начнут хныкать над какой-нибудь чувствительной историей!..
— Когда встретишь подходящую девушку, ты это сразу поймешь. Черт возьми, ты попросту не сможешь с этим бороться! Если у тебя достанет ума сразу смириться с положением дел, ты избегнешь черт знает каких хлопот...
Рейн сказал это и засмеялся. «Кто бы говорил», — подумал он. Не он ли сам рвал, и метал, и изрыгал пламя, не желая принять того, что побежден, что Арианна одержала верх над его упрямым, слишком гордым сердцем? Больше того, она добилась, что он по доброй воле встал перед ней на колени.
Копыта коней раз за разом издавали хлюпающий звук, высвобождаясь из вязких объятий подсыхающей грязи. Рейну никогда еще не приходилось быть свидетелем грозы настолько неистовой. Ветер был прямо- таки ураганный, он выворачивал с корнем могучие деревья. А ливень! Словно где-то в небесах столетие за столетием скапливались непролившиеся остатки дождей, пока хранилище не переполнилось и не обрушило на землю настоящий водопад,
Рейн и Родри ехали вдоль невысокой горной цепи. Выветренные отлогие горы, больше похожие на холмы, там и сям показывали раны обрывов, промоин и трещин. Местность сама по себе была бесплодной, а ненастье и вовсе обратило ее в унылое болото. Некоторое время спустя конь Рейна насторожил уши. Вскоре и сам он различил звуки: тревожное, порой дикое лошадиное ржание, горестный вой рожка и жалобные вопли смертельно раненных.
Он пришпорил коня, пустив его в галоп, и крикнул Родри, чтобы тот не отставал. Вскоре они достигли гребня ближайшей горы, откуда открылся вид на ущелье. Это была пойма реки Сейриог.
— Господи, сохрани!.. — выдохнул Родри, минутой позже натянув удила рядом с Рейном.
Река вышла из берегов, затопив луг, на котором расположилась лагерем внушительная армия Генриха. Вода уже успела отступить, но причиненный ущерб был ужасен. По всему лугу, превратившемуся в топкое болото и сплошь покрытому грязью, валялись обломки пик и щитов, повсюду бродили, увязая по брюхо и порой не в силах выбраться, лошади и вьючные мулы. Но то, что поначалу Рейн принял за дело рук природы, было таковым лишь отчасти. Уэльская армия подоспела вовремя, чтобы довершить разрушение. Обремененные тяжелыми доспехами, изнуренные борьбой с разбушевавшейся стихией, англичане не могли
