Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую.
Во время всех этих необычных переживаний я предчувствовал, что память о них совершенно исчезнет, едва я вернусь в обычное состояние. Я сообразил, что для запоминания того, что я видел и ощущал, необходимо все это перевести в слова. Но для многого вообще не находилось слов, тогда как другое проносилось передо мною так быстро, что я просто не успевал соединить то, что я видел, с какими-нибудь словами. Даже в тот момент, когда я испытывал эти переживания и был погружен в них, я догадывался, что все, запоминаемое мной, – лишь незначительная часть того, что проходит через мое сознание. Я то и дело повторял себе: 'Я должен хотя бы запомнить, что вот это есть, а вот это было, что это и есть единственная реальность, тогда как все остальное по сравнению с ней совершенно нереально'.
Я проводил свои опыты в самых разных условиях и в разной обстановке. Постепенно я убедился, что лучше всего в это время оставаться одному. Проверка опыта, т.е. наблюдение за ним другого лица или же запись переживаний в момент их протекания, оказалась совершенно невозможной. Во всяком случае, я ни разу не добился таким путем каких-либо результатов.
Когда я устраивал так, чтобы кто-нибудь во время моих опытов оставался возле меня, я обнаруживал, что вести какие-либо разговоры с ним невозможно. Я начинал говорить, но между первым и вторым словами фразы у меня возникало такое множество идей, проходивших перед моим умственным взором, что эти два слова оказывались разделены огромным промежутком и не было никакой возможности найти между ними какую-либо связь. А третье слово я забывал еще до того, как его произносил; я пытался вспомнить его – и обнаруживал миллионы новых идей, совершенно забывая при этом, с чего начинал. Помню, например, начало одной фразы:
«Я сказал вчера...»
Едва я произнес слово 'я', как в моей голове пронеслось множество мыслей о значении этого слова в философском, психологическом и прочих смыслах. 'Все это было настолько важным, новым и глубоким, что, произнося слово «сказал», я не мог сообразить, для чего его выговорил; с трудом оторвавшись от первого круга мыслей, я перешел к идее слова «сказал» – и тут же открыл в нем бесконечное содержание. Идея речи, возможность выражать мысли словами, прошедшее время глагола – каждая из этих идей вызывала во мне взрыв мыслей, догадок, сравнений и ассоциаций. В результате, когда я произнес слово «вчера», я уже совершенно не мог понять, зачем его сказал. Но и оно, в свою очередь, немедленно увлекло меня в глубины проблем времени – прошлого, настоящего и будущего; передо мною открылись такие возможности подхода к этим проблемам, что у меня дух захватило.
Именно эти попытки вести разговор позволили мне почувствовать изменение во времени, описываемое почти всеми, кто проделывал опыты, подобные моим. Я почувствовал, что время невероятно удлинилось, секунды растянулись на года и десятилетия.
Вместе с тем, обычное чувство времени сохранилось; но наряду с ним или внутри него возникло как бы иное чувство времени, так что два момента обычного времени (например, два слова в моей фразе) могли быть отделены друг от друга длительными периодами другого времени.
Помню, насколько поразило меня это ощущение, когда я испытал его впервые. Мой приятель что-то говорил. Между каждым его словом, между каждым звуком и каждым движением губ протекали длиннейшие промежутки времени. Когда он закончил короткую фразу, смысл которой совершенно до меня не дошел, я почувствовал, что за это время я пережил так много, что нам уже никогда не понять друг друга, поскольку я слишком далеко ушел от него. В начале фразы мне казалось, что мы еще в состоянии разговаривать; но к концу это стало совершенно невозможным, так как не существовало никаких способов сообщить ему все то, что я за это время пережил.
Попытки записывать свои впечатления тоже не дали никаких результатов за исключением двух случаев, когда краткие формулировки мыслей, записанные во время эксперимента, помогли мне впоследствии понять и расшифровать кое-что из серии смешанных неопределенных воспоминаний. Обычно все ограничивалось первым словом; очень редко удавалось больше. Иногда я успевал записать целую фразу, но при этом, кончая ее, забывал, что она значит и зачем я ее записал; не мог я вспомнить этого и впоследствии.
Постараюсь теперь описать последовательность, в которой проходили мои эксперименты.
Опускаю физиологические подробности, предшествовавшие изменениям психического состояния. Упомяну лишь об одном из них: сердцебиение ускорялось и достигало очень высокой скорости; затем оно замедлялось.
В этой связи я неоднократно наблюдал очень интересное явление. В обычном состоянии намеренное замедление или ускорение дыхания приводит к ускорению сердцебиения. В моем случае, между дыханием и сердцебиением устанавливалась необычная связь, а именно: ускоряя дыхание, я ускорял и сердцебиение, а замедляя дыхание, замедлял сердцебиение. Я почувствовал, что за этим скрываются огромные возможности, и потому старался не вмешиваться в работу организма, предоставив события их естественному ходу.
Предоставленные самим себе, сердцебиения усиливались; затем они стали ощущаться в разных частях тела, как бы обретая для себя большое основание; в то же время сердце билось все более равномерно, пока наконец я не ощутил его во всем теле одновременно; после этого оно продолжалось в виде единого удара.
Эта синхронная пульсация все ускорялась; потом вдруг я всем телом ощутил толчок, как будто щелкнула какая-то пружина; в тот же момент внутри меня что-то открылось. Все сразу изменилось, началось нечто необычное, новое, совершенно не похожее на все то, что бывает в жизни. Я назвал это явление «первым порогом».
В новом состоянии было много непонятного и неожиданного, главным образом благодаря еще большему смешению объективного и субъективного. Наблюдались и совсем новые феномены, о которых я сейчас расскажу. Но это состояние не было еще завершенным, правильно было бы назвать его переходным. В большинстве случаев я покидал его пределы, однако бывало так, что это состояние становилось глубже и шире, как если бы я постепенно погружался в свет – после чего наступал момент еще одного перехода, опять-таки с ощущением толчка во всем теле. И только после этого наступало самое интересное состояние, которое мне удавалось достичь в своих опытах.
«Переходное состояние» содержало почти все его элементы, но чего-то самого важного и существенного ему не хватало. В сущности, оно почти не отличалось от сна, в особенности от полусна, хотя и обладало своими собственными, довольно характерными формами. Это «переходное состояние» могло бы, пожалуй, захватить и увлечь меня связанным с ним ощущением чудесного, если бы не мое в достаточной степени критическое к нему отношение; это критическое отношение проистекало, главным образом, из моих более ранних экспериментов по изучению снов.
В «переходном состоянии» – как я вскоре узнал, оно было чисто субъективным – я обычно почти сразу же начинал слышать «голоса». Эти «голоса» и были его характерной чертой.
«Голоса» беседовали со мной и нередко говорили очень странные вещи, заключавшие в себе как будто нечто шутливое. То, что я слышал в подобных случаях, порой меня волновало, в особенности когда это был ответ на мои самые неясные и неоформленные ожидания. Иногда я слышал музыку, будившую во мне довольно разнообразные и сильные эмоции.
Как это ни странно, с первого же дня я почувствовал к «голосам» какое-то скрытое недоверие. Они давали слишком много обещаний, предлагали чересчур много вещей, которые мне хотелось бы иметь. «Голоса» рассказывали почти обо всем возможном. Они предупреждали меня, подтверждали и объясняли все, что встречалось в их мире, но делали это как-то слишком уж просто. Я задался вопросом, не мог ли я сам придумать все то, что они говорят, – не являются ли они моим собственным воображением, тем бессознательным воображением, которое творит наши сны, в которых мы видим людей, разговариваем с ними, получаем от них советы и т.п.? Задумавшись над этим вопросом, я вынужден был признаться, что голоса не сообщили мне ничего такого, чего я не мог бы подумать сам.
Вместе с тем, все, что приходило ко мне таким образом, нередко напоминало «сообщения», получаемые на медиумических сеансах или посредством автоматического письма. «Голоса» давали друг другу разные
