Но, видать, «выбились в люди». По всей видимости, приторговывают, пообвыкли в городах, но корень их все равно на селе. Вполголоса и не таясь рассуждают о том, как «суседи барина своего пожгли, честь честью, всем миром. А самого упредили, чтоб все было без греха».
Да, мало еще, очень мало внимания обращают большевики на деревню. Пролетариат уже взялся за оружие, вот-вот вспыхнет восстание. Даже армия и особенно флот начинают открыто переходить на сторону рабочих, а деревня все еще на уровне пугачевщины. Раскачивается, осенив лоб крестным знамением, жжет, ломает ненавистное, помещичье и подгребает под себя землю. Это именно бунт земли, в который еще предстоит внести революционное сознание.
С этими мыслями приехал в Москву и не утерпел – поделился с членами МК. Не он один, оказывается, настороженно и с надеждой прислушивался к грозному гулу, доносящемуся из деревенской глуши, не он один думал о той силище, которую таит в себе мужик, не он один прикидывал, как бы этого Антея организовать, и тогда он станет надежной опорой и союзником рабочих.
Кто-то из комитетчиков горько посетовал, что, кажется, придется варьировать старый народнический лозунг «земля и воля». Дубровинский не сдержался.
– Вы только вслух об этом не говорите – засмеют. – И вдруг засмеялся сам, представив себе, как большевики подлаживаются под эсеровскую вывеску.
– Нам ни у кого не надо перенимать и варьировать. Глубинное крестьянство идет за рабочими, за нами, хотя самому ему кажется, что оно идет за эсерами. А эти простачки воображают, что деревня за ними, и плетутся в хвосте у конституционных демократов. И Дядько прав: не исключена возможность ближайшей борьбы за конечные цели – об этих именно лозунгах приходится теперь думать.
Никто не возражал, и только Шанцер простуженным голосом проворчал что-то о «нашей правой блудливой руке» – так он неизменно величал меньшевиков и не уставал зло издеваться над ними.
Только теперь Дубровинский как следует мог познакомиться с членами Московского комитета РСДРП. Он и раньше встречался с некоторыми из них, но теперь они вместе и составляют одно целое.
Сразу бросалось в глаза, что всю работу Московской организации направляет Шанцер, или Марат, под этой кличкой его знают и в комитете и на заводах и фабриках. Это старый революционер с тюремным стажем, с закваской ссыльных. Он же и представитель ЦК в Москве.
С Розалией Землячкой Иосиф Федорович знаком давно.
Землячка очень обрадовалась приезду Дубровинского. Людей не хватает, а тут еще такие невосполнимые потери – Бауман, Грожан. Иннокентий рассчитывал, что Розалия Самойловна вновь пошлет его в район, на фабрики, как это было в первый день по выходе из Таганки. Он даже улыбнулся этим недавним воспоминаниям.
– Вы чему радуетесь? Иннокентий расхохотался.
– Да вот припомнил, как вы огорошили меня и Носкова. Как это вы тогда поучали членов ЦК: «Там сейчас основная работа, товарищи! Нужно поднимать низы, а вы в тюрьме уже немного отвыкли от этого». А? Ловко! И не на тюрьму вы намекали, а на то, что члены ЦК от низов оторвались, особливо в скверные дни примиренчества. Не так ли?
Теперь уже смеялась и Землячка.
– А помните, как Борис раскипятился? «Черт знает что! – орет. – Мы, по-вашему, должны проходить снова выучку от кружка?»
– Где он, кстати? В Москве?
– Нет, потолкался, потолкался в белокаменной и уехал в Иваново.
– Ну что же, я ведь тогда ему акафист прочел па-счет того, что вы в конце концов правы, отстали мы малость. Прикажете проходить искус до конца, снова в район?
– Район от вас не уйдет. Считайте, что вы закреплены за Рогожско-Симоновским. От него и в Московский комитет войдете. Но пока есть одно очень важное дело – поставить свою газету, свой комитетский орган. Андрей Квятковский уже хлопочет, и вам нужно заняться этим. Официальным представителем от МК в редакцию войдет Васильев-Южин.
Квятковский хлопочет? Значит, где-то тут и Мирон и Голубков. Старые друзья еще до октябрьских дней обосновались в Москве. Соколова осенью выпустили из Лукьяновки, и Дубровинский встретился с ним, но толком и поговорить не успели.
Сошлись через несколько дней. Действительно, Квятковский подключил Соколова и Голубкова к организации издания. Это хорошо. У них опыт. Правда, до сего времени им приходилось ставить подпольные типографии. Как оказалось, основать легальную газету, большевистскую при этом, пожалуй, труднее, чем наладить ее регулярный выпуск в подполье.
Мирон рассказывал, что ему удалось договориться с жуликоватым, скользким и изворотливым издателем и владельцем типографии Холчевым. Он пока либеральничает, хотя его бульварный листок «Вечерняя почта» всеяден. Противно, конечно, иметь дело с этаким типом, но есть и преимущество – заказов у сего господина с гулькин нос, а в типографии имеется свободное место.
Достать разрешение администрации не удалось, но в настоящий момент это и не так важно. Газета выйдет явочным порядком. Квятковский и Мирон уверены, что пора начинать рекламную кампанию.
Дубровинскому не очень-то по душе такая самонадеянность новоявленных издателей. И он плохо верит в либерализм Холчева. Но делать нечего, надо готовить первый номер.
Иосиф Федорович переселился в помещение редакции. И спал там на кипах каких-то газет и журналов.
А днем в редакции вечная сутолока. Приходят студенты и курсистки, рабочие и журналисты. И несут, несут корреспонденции.
Кончался ноябрь, и неимоверно выросло влияние социал-демократов, и особенно большевиков, на рабочих в профессиональных союзах, окружных деревнях.
Либеральная буржуазия уже позабыла о былых своих мечтаниях и металась в трепете. Трепетали и царские слуги.
