Нас несколько человек ушло. Остальные перетащили вещи в новое помещение редакции и там все были арестованы. Днем их узнали и проследили сыщики».
Василий Соколов тоже вспоминает эту встречу нового, 1906 года. Только оставила она у него иное впечатление.
«Разрушенное „вчера“ и неопределенное „завтра“ – таково настроение встречи. Как будто именины после похорон. И безуспешны попытки Лядова разбудить карманьолой боевую бодрость минувших дней».
Но Соколову запомнились слова Дубровинского. Они звучали строго, и в них действительно не было уныния.
– Дорогие товарищи! Мы были крепки в борьбе, должны быть мужественны в поражении! Мужественными и твердыми без иллюзий. Иллюзии нужно отбросить! Надо запасаться фальшивками и бодро спускаться в подполье. Наш день вернется, и его нужно готовить самим!
И в этих словах весь Дубровинский. С его верой, его оптимизмом.
А ведь у подполья прежним остался только «люк».
Это понимал Иосиф Федорович. Об этом писал и Соколов: «…Подполье, как только начинаешь туда спускаться, оказывается значительно изменившимся. Жизнь из него представляется совершенно иною, чем раньше. Она не стояла на месте. Она развивалась и развивается, присвоила и усвоила уже новые пути в своем поступательном ходе.
Новые взаимоотношения классов, новые формы борьбы. Как ни убога конституционная действительность, она все же открывает кое-какие возможности использования.
И также новым должно стать подполье, входя в новую полосу работы. И с этой полосой связана длинная цепь подпольных переприспособлений, иных конспиративных навыков, более широкий размах работы.
Если хочешь жить, приходится переучиваться».
Глава VIII
До Москве еще рыскают жандармы, полицейские, филеры и снова столбами стоят городовые. В Москве еще опасно появляться на улицах в одежде с вкраплением красного. Еще хватают людей в пенсне, студенческих шинелях и просто с «подозрительными физиономиями». Ведь прошел только месяц с окончания Московского восстания.
Но в Москву приехал Владимир Ильич. Приехал, чтобы на месте познакомиться с положением дел.
Литературно-лекторская группа при Московском комитете во главе с М. Н. Покровским по заданию комитета уже приступила к изучению опыта и уроков Московского восстания. Она быстро готовила сборник «Текущий момент».
Ленин подолгу беседовал с партийными организаторами районов, членами лекторской группы.
Владимир Ильич прошел и по местам баррикадных боев. Еще ветры не сдули копоть пожаров, еще стояли, ощерившись мертвым оскалом оконных глазниц, выбитых дверей, типография Сытина, Прохоровская мануфактура, дома Пресни. Когда в марте Ленин снова приехал в Москву, его сопровождал Скворцов- Степанов, который и записал в своих воспоминаниях, что Владимир Ильич «…с жгучим вниманием относился… ко всему, связанному с Московским восстанием. Мне кажется, я еще вижу, как сияли его глаза и все лицо освещалось радостной улыбкой, когда я рассказывал ему, что в Москве ни у кого, и прежде всего у рабочих, нет чувства подавленности, а скорее наоборот… Организация частично глубже ушла в подполье, но вовсе не отказалась и от открытой агитации и пропаганды. Никто не думает отрекаться от того, что большевики делали в последние месяцы.
О панике, об унынии не может быть и речи. От повторения вооруженного восстания нет оснований отказываться».
Встречался ли Владимир Ильич в Москве с Дубровинский? По всей вероятности, нет. Скорее всего такая встреча произошла в начале января 1906 года в Петербурге. Во всяком случае, уже в конце января 1906 года Иосиф Федорович стал членом объединенного Петербургского комитета вместе с большевиками И. А. Теодоровичем, П. А. Красиковым, Ф. И. Голощекиным, Д. 3. Мануильским, М. М. Эссен…
Но здоровье Дубровинского было подорвано вконец.
Не только физическое напряжение, сверхчеловеческая работа, бессонные ночи, недоедание, но и огромная нервная нагрузка обострили туберкулезный процесс. А ведь Иосиф Федорович и в более спокойной обстановке не очень-то заботился о своем здоровье. К его услугам не было лучших врачей, хотя, наверное, он и обращался к врачам-большевикам, среди которых были такие крупные специалисты, как доктор Обух.
В начале 1906 года Иосиф Федорович по настоянию и стараниями товарищей оказался в небольшом финском санатории. Царские жандармы, полиция еще не осмеливались проводить аресты в Финляндии, и здесь, в «ближайшей эмиграции», находилось много активных участников революции.
Дубровинский мог немного отдохнуть и подлечиться, не заботясь о безопасности. Он уже и не помнил, когда ему приходилось отдыхать. Да полно, приходилось ли? Разве что на «романовских курортах»…
А здесь тишина. Здесь сосны и нетронутые сугробы. Яркое солнце. И замкнутые, но доброжелательные люди.
А он как солдат, только что выползший из пекла боя. Он рвется снова туда, где гремит битва. Но у него нет сил подняться. И тишина, покой утомляют больше, чем бессонные ночи и грохот баррикад.
Как трудно иногда биографу проникнуть в мир чувств и настроений своего героя! Герой их скрывал не только от потомков, но даже от людей, соприкасавшихся с ним ежедневно. Была ли это скромность или природная замкнутость, минутное настроение или длительная полоса вынужденного молчания – теперь остается только гадать. И вероятность разгадки столь же ничтожна, как ничтожно малы у нас сведения о жизни, думах и настроениях Иосифа Федоровича в дни, когда он сидел у окна санатория, не рискуя выйти на мороз. Или в недолгие часы прогулок среди озябших сосен.
Возможно, что он писал письма домой, даже наверное писал. И может быть, вспомнил договор, заключенный с Анной Адольфовной еще в Яранске: «Кто из нас будет иметь меньше значения для революции, тот возьмет на себя основную заботу о детях».
